– Валяйте, – сказал Амен.

Еще я вспомнил взятого в плен немецкого генерала, как я заставил его идти перед грузовиком, на котором ехали его солдаты, когда он пожаловался, что не хочет ехать в лагерь военнопленных в одном кузове с подчиненными. Одновременно мне вспомнилась старая шутка про Геринга. И я назвал его «господин Gering», намеренно исказив его имя так, как мне доводилось слышать еще в детстве[2]. Gering по-немецки означает «ничтожество». Я сказал:

– Господин Ничтожество. Когда я перевожу вопросы полковника на немецкий, а ваши ответы на английский, вы молчите, пока я не закончу. И не перебиваете меня. После того как стенографистка запишет перевод, вы можете сказать мне, что у вас возникли трудности, и тогда я решу, обращать ли внимание на ваши слова. Либо, если вы хотите, чтобы вас допрашивали без переводчика, так и скажите, и я буду только слушать и поправлять.

Его глаза блеснули, он долгим взглядом посмотрел на меня и сказал:

– Меня зовут Геринг, а не ничтожество.

Он знал, что переводчик выгоден ему самому. Он знал английский достаточно хорошо, чтобы понимать суть задававшихся по-английски вопросов, но недостаточно хорошо, чтобы отстаивать свои интересы, а именно это ему и было нужно. Зачем бы иначе он вообще стал говорить с американцами, если просто мог молчать? Кроме того, когда он сначала слышал вопрос по-английски, потом по-немецки, это давало ему преимущество. Эта задержка почти лишала полковника Амена возможности застать его врасплох, а так как все говорилось и повторялось на двух языках, то за один допрос мы успевали задать вдвое меньше вопросов.

Я сказал:

– Я здесь главный переводчик, и если вы больше не будете перебивать меня, то и я больше не буду коверкать ваше имя, господин Геринг.

Полковник Амен следил за выражениями наших лиц и терпеливо ждал во время этого обмена репликами. Я повернулся к нему и сказал:

– С этого момента заключенный Геринг будет отвечать на ваши вопросы.

После того допроса Геринг требовал, чтобы его переводил я. Геринг был главным подсудимым, Амен – главным следователем, а я – главным переводчиком. Безупречный немецкий порядок! Когда позднее просочилось, что я любимый переводчик Геринга, я так и не смог решить, гордиться мне этим или возмущаться. Вот так мы начали его допрашивать.

В августе 1945 года Контрольный совет выработал устав Нюрнбергского трибунала. Судебный процесс должен был в общих чертах следовать принципам обычного права, c состязательностью обвинителей и адвокатов под председательством восьми судей: по двое от США, СССР, Великобритании и Франции. Допросы под присягой составят доказательства, которые будут исследоваться в суде. Одним из ключевых принципов, провозглашенных Советом, было включение обвинения в многолетнем заговоре с целью развязывания агрессивной войны, нарушения договоров и истребление пленных. Аргументы типа «tu quoque»[3](ссылки на преступления, совершенные обвиняющими державами) не будут допускаться в качестве защиты нацистских преступлений. Также оправданием преступных действий не может служить приказ вышестоящего лица. Я понимал, что эти принципы позволят легко обвинить тех, кто был с Гитлером, когда тот замышлял войну и истребление, а также тех военнослужащих, которые исполняли его преступные приказы. Наш допрос, таким образом, имел четкую цель: задокументировать действия будущих подсудимых.

Судья Джексон, генерал Донован и полковник Амен выбрали меня своим переводчиком, потому что Геринг сотрудничал со мной, и я провел с ним более сотни часов.

Несколько раз генерал Донован, имевший особый статус президентского советника, и один раз судья Джексон, главный обвинитель от США, допрашивали Геринга по результатам обстоятельных расшифровок стенограмм, которые поставлял полковник Амен. У каждого из допрашивавших была своя цель. Амен, опытный судебный юрист, строил доказательства таким образом, чтобы прижать Геринга в зале суда, и спрашивал его о преступлениях на основании документов, где стояла его подпись. Амен задавал Герингу только те вопросы, на которые знал ответ из захваченных документов. Геринг всякий раз отрицал, что знал об их существовании, пока мы не показывали ему приказы за его собственноручной подписью. Таким образом Амен подорвет доверие судей к Герингу при помощи расшифровок проведенных под присягой допросов, где он отрицал собственные действия, которые можно доказать. Он будет разоблачен как обыкновенный лжец! Пятьдесят пять лет спустя, в 2001 году, на телеканале «Хистори» прошел документальный фильм «Мы заставим их говорить», где я был главным рассказчиком, и там я показал, что в Нюрнберге никогда не прибегали к пыткам, чтобы заставить нацистов дать разоблачительные показания против самих себя.

Генерал Донован хотел, чтобы Геринг был свидетелем обвинения и полностью признал преступность гитлеровского режима в открытом судебном заседании. Донован был убежден, что признание Геринга окажет более глубокое впечатление на немцев, чем документы.

Но Донован так и не добился от Геринга, чтобы тот признал преступность нацизма.

Один случай явственно показал, как относился ко мне Геринг. Генерал Донован вынудил Геринга признать, что он отдал приказ расправиться с американскими летчиками, спасшимися на парашютах из подбитых самолетов. Я перевел одну из реплик Геринга как «Я не признаю, что я это говорил». Генерал Донован повернулся ко мне и сказал:

– Дик, вы неправильно перевели. Геринг сказал «Я с этим не согласен», а не «Я не признаю, что я это говорил».

Я, рядовой, стал возражать Доновану, генералу, а Геринг скрестил руки на груди с широкой ухмылкой на лице и произнес:

– Я сказаль «Я не приснаю, что я этто говориль».

Вот это образцовая демонстрация силы в поддержку протеже! А также свидетельство в пользу генерала Донована, который предпочел точность субординации!

Судья Джексон хотел добиться осуждения Геринга как военного преступника, чтобы создать прецедент международного права и карать за преступления, которые до той поры находились под защитой государственного суверенитета, но он сумел провести на допросе с Герингом меньше часа. Геринг назвал трибунал спектаклем, который поставили победители, чтобы наказать побежденных, а в себе видел человека, разоблачающего этот фарс, – мученика, которого ожидает казнь за то, что он верно служил своему народу. Он решил, что, если и дальше будет настаивать на своей преданности покойному фюреру, это сделает его позицию мученика более убедительной.

Переводя все эти многочисленные беседы, я осознал всю чудовищность преступлений, совершенных против миллионов невинных людьми с огромной властью, но без нравственности и совести. Я был категорически убежден, что Геринг и его орда должны быть осуждены и приговорены к наказанию международным судом, и этот суд нельзя ошибочно принимать за простую месть победителей или уцелевших жертв побежденным. Я также видел в Нюрнбергском трибунале уникальную возможность задокументировать историю нацистской Германии, под присягой вытащив ее из тех, кто сделал ее преступлением века.