- Федор долго сети ставил

Осетра хотел поймать!

А Никифоров отправил

Дочку замуж выдавать!-

Словно ледяной водой окатило и полоснуло по сердцу. Он, сначала, кинулся было в толпу, но, остановившись, развернулся и быстро исчез в темноте. За спиной взрывы хохота сопровождали очередную частушку. Наверное, никто и не обратил внимания на его уход, слишком много было веселья и шума, но он отчаянно побежал, что бы не дай бог, кто-нибудь увидел его и остановил. – Вот значит как! Значит, не просто отправил Анюту отец! – билось в его разгоряченном мозгу. Все в нем клокотало от обиды и ярости. Он бежал по берегу, спотыкаясь о камни, пока не выбился из сил. Спустившись к воде, снял рубаху и долго обливал разгоряченную голову и грудь водой. – Не может того быть, не может Анютка согласиться! – Убеждал он себя. Но чем больше он себя убеждал, тем меньше верил в это. Обхватив колени, он сел на камень и долго смотрел на воды плавно текущей реки. Длинная лунная дорожка, переливаясь серебром, успокаивала. Чья то рука легла ему на плечо. Он, вздрогнув от неожиданности, отшатнулся. – Федя. Это я, Ольга, не признал?- в лунном свете перед Федором стояла девушка, высокая и стройная, в длинном сарафане, мягко облегавшем ее юный, но уже женственный стан. – Ты чего здесь?- Спросил Федор. – А ты чего? Все там, на гулянье, а ты один?-

- А я не один – спокойно ответил Федор, вглядываясь в ее глаза.

- А с кем же ты?-

- А с тобой! –

- Ишь ты, какой верткий! Это ты сейчас со мной, а чего с гулянья ушел?-

- А ты чего ушла?-

- А ты ушел, и я ушла!-

- Эт почему?-

- Потому, не интересно стало!-

- А со мной интересно?-

Даже в лунном свете Федор увидел, как вспыхнуло девичье лицо, как взметнулись ее брови и она рванулась в темноту. Но Федор успел ухватить девичью руку. Притянув ее к себе, Федор встал и почувствовал, как уже без насилия, сама прижалась Ольга к его груди. Еле слышно прошептали ее губы. – С тобой интересно…-

Только по утренней зорьке вернулся Федор домой. Горластые петухи уж третий раз орали в селе, когда он, забравшись на сеновал, упал в дурманящее пахучее сено. Мать, поутру, управляясь со скотиной, не стала будить сладко спавшего сына. Прикрыв его разметавшееся в свежем сене тело медвежьей шкурой, она перекрестила спавшего, беззвучно ее губы прошептали одну ей известную молитву, берегущую сон родного сыночка. Вот и спал Федор крепко, без сновидений, а часа через два проснулся отдохнувший и бодрый.

-Маманя, приготовь харчи в дорогу дня на три, пойду седни, зимовье тятино надо посмотреть да поправить – сказал Федор, войдя в избу.

- Садись за стол, поешь. Когда пойдешь?- вынимая из печи чугунок с кашей, спросила мать.

- Мам, поем да и отправлюсь, чо время терять, по доброй погоде быстро доберусь. Где там Разбой, чо -то я его не заметил? –

- У Петровых сучонка гуляет, наверняка твой «разбойник» у их плетня трется –

- Ни чо, шомполку только увидит, сразу все забудет, за мной пойдет -

- Вот - вот, все вы мужики такие. Что отец твой, что ты … -

- Мам, это ты про чо?-

- Ладно, ешь уже, это я так, о своем –

Федор ел с аппетитом, но на душе было не легко. Вспоминал, как миловался с Ольгой до рассвета. Как целовал ее сладкие губы, мял и прижимал ее к себе. Дышал ароматом ее волос. Чувствовал, как дрожит ее тело от легких его прикосновений и ласк. Как долго они не могли расстаться. Как, прощаясь, она спросила – Придешь?-

Он ответил – Нет – и, увидев ее смятение, успокоил – Не могу, в тайгу на несколько ден ухожу. Вернусь - дам знать. –

- Хорошо милый – услышал он в ответ, и так ему стало легко и спокойно на душе, так ладно, как будто он обрел что- то новое и светлое. Но все это было ночью, на реке. А сейчас, утром, он вдруг почувствовал свою вину перед Анютой. – Как он мог!? А как же она?- Билась в его голове одна и та же мысль, не давая покоя. Чувство вины захлестывало Федора. Он буквально видел перед собой наполненные слезами и укором глаза Анюты. Отложив ложку и отодвинув уже не лезшую в горло кашу, Федор встал. Посмотрел на строгий взгляд Егория Победоносца с иконы, перекрестился трижды и отбил трижды поклон, прошептав про себя - Прости Господи душу грешную!-

Пока мать в кутье собирала мешок, Федор вытащил из- за печи отцово ружье - шомполку. Аккуратно смазанное жиром оно матово блестело, освобождаясь от мешковины в которое было завернуто. Тут - же, в жестяной цветастой банке из под китайского чая, была - и пороховница, и крупная картечь, и пули, литые еще его дедом, а может прадедом. Федор, оглядев оружие, проверил ударник, кремень, прошелся шомполом по стволу. Вынув засапожный нож из кожаных ножен, несколько раз легко провел по лезвию тонким правилом. Убедившись в его остроте, сунул в голенище сапога и встал, принимая из рук матери заплечный мешок с едой.

- Федя, взял бы кого из парней с собой. Мужики сказывают, медведя много бродит, прям за околицей коровенку Зайцевскую порвали.-

- По делом им, пожалели полушку пастуху платить. Теперь без коровы остались, слыхал - бабы голосили на подворье. Скупой вдвое платит.-

- Господи, чо ты Федь, чужой беде рад что - ли? Покайся немедля, перекрестись!-

- Да не злобствую я, просто Васька Зайцев, всей общине козни строит. Старосте нажаловался, что неправильно покос ему выделили, а сам в чужом наделе зарод поставил. Голованов на покос пришел, а сено скошено. К старосте, а там уже жалоба Васькина лежит. Будто Голованов на его покос залез. Крику было. Если б не мужики, Голованов точно бы морду ему расквасил, удержали. Прошлый год Голованов тот участок все лето чистил. Корчевал кустарник, все знают, а этот напаскудничал, залез на готовое. Вся родова у них такая.-

- Не суди Федя, хотя отец тоже недолюбливал их. Ой, да бог с ними, оставь ты это. Я те про медведей, взял бы кого с собой.-

- Мам я ж с Разбоем, он медведя держать умеет. Рогатину возьму, да шомполка на всякий случай за плечом. Чо ты мам, не впервой же в тайгу иду.–

- Ладно, иди уже, с богом сынок – проводила, крестя сына, мать.

На улице Федор призывно свистнул и откуда ни возьмись, выскочил его пес. – Разбой, пошли! – строго приказал Федор. Пес, увидев ружье на плече хозяина, радостно взвизгнул и опрометью бросился в сторону околицы. Верст десять до речки Карнаевки Федор шагал по дороге хорошо проторенной старательским людом, затем свернул и углубился в тайгу одному ему ведомой тайной тропой, скрытой от посторонних глаз, проложенной еще его дедами. Густой непролазный ельник был сырым и темным. Лучи солнца не могли пробиться к земле, застревая где -то там, в кронах. Рассеянный полумрак изредка прошивали лучики света в тех местах, где, раздвинув ели, стояли мощные листвяки. Мхи толстыми пластами скрывали под собой все, даже небольшие ручьи, журчащие меж камней, как мягким покрывалом были укрыты куполами мха. По щиколотку, а то и по колено проваливались ноги в это живое мягкое одеяло, которое, не прорываясь, тут же восстанавливало свою поверхность, стирая оставленные следы. Не зная тропы идти по таким местам трудно и утомительно. Федор хорошо знал тропу и уверенно шагал, проскальзывая меж стволов и корчей, стараясь не обломить ни одной ветки, не сорвать мох с камня. Его тропа, тропа его отца и деда, должна быть неведома никому. Разбой державшийся сзади пока не вошли в тайгу, ринулся вперед. Он шел зигзагом чуть впереди Федора по одному ему ведомой дорожке, тщательно исследуя каждую мелочь. Внюхиваясь и вслушиваясь в окружающий его дикий мир, всем своим видом он показывал хозяину, что готов к охоте, что он все видит и все слышит. Иногда остановившись, он шумно втягивал в свои ноздри воздух и оглядывался на Федора, - Там, там таится зверь - красноречиво говорили его глаза. Дай команду хозяин и я его найду ! – Но хозяин не обращал внимания на призыв и команда - Вперед! - срывала Разбоя с места, и он продолжал свою охотничью службу. – Хозяин лучше знает, что он должен делать - Разбой ему доверял и верил преданно, добросовестно выполняя свою работу. Стая рябчиков, внезапно взлетела чуть - ли не из под носа Разбоя. Это развеселило пса, азартно бросившегося ловить, часто-часто бьющую крыльями, но медленно поднимавшуюся в воздух птицу. – Во дурень, дуй вперед!- рассмеялся Федор, видя прыжки Разбоя. Часа через четыре пути Федор устроил привал, до избушки оставалось часа полтора хода, но именно здесь отец всегда останавливался попить отвару смородиновых листьев со зверобоем. Чистый ручеек вырывался из межкаменья на свободу, омывая галечную россыпь, его берега были сплошь покрыты кустарником черной смородины. Место для костра раз и навсегда сотворенное из крупных валунов руками его отца, хранило память о нем и было для Федора священным. Сбросив с плеч поклажу, прислонив шомполку к стволу огромного листвяка, Федор насобирал сушняка и развел огонь. Зачерпнув чистой воды, установил на подвес котелок на огне и стал собирать лист смородины. Нужно было запастись впрок. Он обрывал только самые молодые листочки и укладывал их в небольшой тряпичный кисет. Разбой куда - то исчез и появился только тогда, когда Федор уже заварив котелок ароматной приправой, развязал мешок с едой. – Держи - крикнул ему Федор, оторвав почти половину шаньги. Он подбросил кусок слегка вверх и пес, радостно взвизгнув, в прыжке поймал лакомство. Благодарно взглянув на Федора, Разбой отошел в сторонку от костра и, удобно устроившись, приступил к трапезе.