– От же ж гивно якое… – В его речи вдруг прорезался явственный украинский акцент. – Звиняйте, дядьку, нэ признав…

– О, горе мне, – устало вздохнул Мансур, бережно укладывая ценнейший волос в пенальчик. – Ты кто?

– Сержант милиции Шишенко, – отозвался мент. – А по правде – шиш.

– Шиш… – повторил Мансур. – Маленький самум на краю дороги?

– Согласно этому… как его… Брокгаузу и Ефрону, – угрюмо сказал Шишенко, продолжая вовсю смячать «г», – нечисть, живущая в вихрях на обочинах дорог… Ничего не помню больше… Сам он нечисть, козел… А вы-то кто будете, дядьку? Не разберу что-то…

Мансур вдруг затосковал. Вся его жизнь, такая длинная, показалась теперь короткой и пустой. Никогда, никогда за две с лишним тысячи лет он не встречал своих. Знать о них – знал, много знал, но не встречал. Судьба наша, горько подумал он… И тут же сообразил: ай, хорошее место это Новокузино, не зря на болоте стоит. Тянет сюда наших. И шиш этот. Не нашего рода, конечно, и ущербный, но все-таки. Вроде земляка. И коты, чтоб я не был джинн. Кстати, исчез куда-то медовый.

– Джинн, – коротко представился он. – Джинн Мансур.

– А… – уважительно протянул Шишенко. – Ну а я, стало быть, шиш Шишенко.

– Слушай меня, шиш, – сказал Мансур, волнуясь. – Посидим с тобой, э? Кушать будем, шербет пить будем, э? Поговорим, э? Деньги есть… – Он тряхнул сумкой.

– А посидим! – выдохнул Шишенко. – А то живешь, сука, один, а все козлы! А насчет бабла, это вы, дядя Мансур, зря, обижаете. Я, как-никак, в форме. Пошли вон туда, к хачикам в кабак. Только это… шербета или как его… нету у них, наверно. Зато коньяк есть.

…О шербете в кафе даже никогда не слышали, плов был недоваренной рисовой кашей с тремя сухими кусочками совсем постной свинины, коньяк наводил на мысли о спирте, настоянном на моче жеребой кобылы, кофе отдавал жженой пластмассой. Мансур отказался от всего, заказал себе только блюдо винограда и, пощипывая жухлые ягоды, смотрел, как Шишенко жрет и пьет. И слушал излияния шиша-инвалида. Ныне сержанта милиции. «Не стану платить, – рассеянно думал Мансур. – За такую еду они сами должны платить. Пусть этот дурак с ними разбирается. Он, дурак, не понимает: сегодня они его кормят-поят, а завтра уже он им обязан будет».

Мансур уже жалел, что поддался порыву. Ибо самое первое впечатление не обмануло – шиш оказался редкостной дубиной и жуткой паскудой.

– Я ведь, дядя Мансур, – говорил шиш, жуя и глотая, – ваше здоровье, кстати! – молодой еще. Мне ведь всего-то… ну, точно не скажу, но ста нету, факт. Я и детство свое хорошо помню. Черниговские мы, село Белые Вежи, слыхали? Нет? Зря, хорошее село! Бывало, вертишься у дороги, глядишь – лошадь телегу тащит. Так вознице пыли в глаза, а клячу испужаешь, она и понесет, когда и вусмерть расшибется! Га-га-га! Будьте здоровы! А бывало, лучше того, девки по дороге идут, песни голосят. Послушаешь. Ретивое-то взыграет, и под подол ей, и ну щупать! Девка визжит, подружки визжат, а ты знай щупаешь! Всех перещупать можно, ежели умеючи! Только, – помрачнел он, – я ведь, дядя Мансур, сирота. А сироту всяк обидеть норовит. Ну и начали до меня докапываться, свои же и начали. Козлы! Ты, говорят, уже шиш не малый, вон какой вымахал, а дурной, безобразия на дорогах, говорят, творишь глупые, селяне, говорят, попа звать хотят, святить, мол, дорогу, а нам, говорят, расхлебывай. За дело, говорят, берись, ветрá постигай, от Бикимона какого-то, говорят, обороняться учись…

– Боканона, – мертвым голосом поправил Мансур. – Дух безобидный, но, поворачиваясь спиной, поражает газами…

– Вот, я и говорю, – подхватил Шишенко. – А оно мне все в елдак уперлось, нет? Вот же козлы, верно, дядя Мансур? Ну, будьте! Да, так я о чем? А, ну да, козлы однозначные. Короче, выжили меня.

– Выгнали? – равнодушно спросил Мансур.

– Ага, выгнали, суки. То есть нет, не выгнали. Щас бы они меня выгнали! Надоели, я сам ушел. В Киев. Только мне что оранжевые эти, что синие – поперек ауры. Они ж, дядя Мансур, пылят на дорогах, как ни одному шишу не приснится! Я ж тогда, поверите – будьте, кстати! – бабе их этой, как ее, Оля, что ли, дура драная, ну, прическа у ней еще такая… или Юля… да хер бы с ней, я ей, короче, в прическу хотел, га-га-га, мусору сыпануть по приколу… зашибись, да?.. не могу… так, козлы, как пошли флагами махать, не вышло, вот облом-то! А этому… блин… здоровый такой придурок… да тоже хрен бы с ним, шапку хотел у него снести, так охрана, сука, закипешилась, увела придурка! Не, дядя Мансур, нету там жизни для нашего брата! Ну, короче, плюнул я и сюда подался. Москва – она мать городов русских. Будьте!

– Киев, – поправил Мансур.

– Ага, Киев говно, – подвел итог украинской теме Шишенко. – А тут нормуль. Ну, зробыв, як надо, я ж не пальцем деланный, га-га-га, у меня ж тут дядька двоюродный на Рублевке пошаливает… в ГАИ он, по специальности… так что паспорт мне сделали. А в ГАИ не взяли, суки, и дядька не помог, козел. Знать, говорит, тебя не хочу, зря, говорит, тебе с паспортом помогал. Ну и пошел бы он! Я вон в патрульно-постовую, и нормуль! Будем! Эй, ара, еще коньяку тащи! Вот, дядь Мань, так и живем, не тужим ни хрена! И ты, дядь Мань, не бзди, мы с тобой тут делов наворотим, мало никому не покажется! Ну давай, дерни уже, а то сидишь, как неродной, ты чё, меня не уважаешь, что ль?

До чего же никчемная и бессмысленная нечисть, подумал Мансур. Не повезло с общением. С джинном бы встретиться… Но это очень большая редкость: предназначение у джиннов такое – одиночество. А шиши, наоборот, общинами живут, компанейскими слывут. Так послала же судьба этакое ничтожество…

– Ладно, шиш, – сказал он, поднимаясь. – Пойду, а ты сиди. Сиди-сиди. – Он грозно поднял руку, блефуя, конечно, но Шишенко явственно испугался. – Дела у меня. А ты, главное, меня не трогай, моих не трогай, хорошо будет.

И пошел домой.

Чурки кое-как обедали.

– Ты, Мансур, где был? – осторожно спросил Вазген.

– Деньги получил, – ответил Мансур и кинул сверток на стол. – На всех. Давай разбирай, потом давай кто сколько может, на базар пойду, барашка возьму, хурму возьму, урюк возьму, пепси возьму. Пировать будем. А вы, пока я все брать буду, в четырнадцатый идите, потом в двенадцатый, за ним в десятый. И чтобы чисто мели-скребли! А то вот я вас, чурки!

Он шел на рынок и неспешно обдумывал, чего бы лучше взять. И прикидывал, придется ли использовать волоски из пенальчика, чтобы избежать обмана. Выходило, что придется: на рынке восточные люди торгуют, восточные люди – умные люди, обманут – недорого возьмут.

А еще думал про нечисть. Шиш пусть подальше от него держится, а вот котов не худо бы, наоборот, поближе рассмотреть.

Весь день стоял душный зной. Асфальт на солнце плавился, над ним висело марево.

Из реальности в реальность перемещались разнообразные Существа. Делали это не то чтобы с какой-то Целью и приходили не по Зову. По большей части они искали прохлады, надеясь, что, если не в одном Мире, так в другом жар будет не столь изнурительным.