народ до поры безмолвствовал, опасаясь новых репрессий. «Многие граждане, частью открыто, частью тайно, были уведены в крепость Гирканион и там замучены, — отмечал Иосиф Флавий. — Повсюду в городах находились шпионы, которые подстерегали всякие сходки». Но в 20—30-х годах н. э. все больше разорившихся крестьян, ремесленников, торговцев покидало города и с оружием в руках пополняло отряды зелотов, развернувших в Галилее, а затем и в других областях Палестины партизанскую войну против римлян и их сторонников.

«Шайки зелотов держали под контролем караванные пути, нападая вначале только на греков и римлян. Однако вскоре они перестали щадить и еврейские караваны, считая, что заниматься торговлей в дни угнетения и бедствий могут одни предатели и вероотступники, — писал о зелотах проримски настроенный современник. — Если до зелотов доходили слухи, что какой-нибудь еврейский землевладелец или еврей-помещик благорасположен к римлянам, они нападали на его дом и вырезали всех до одного обитателей. Без кровопролития не проходило и дня» [4].

К 30-м годам н. э. движение зелотов распространилось настолько, что, согласно Евангелиям, один из его участников даже вошел в число первых двенадцати апостолов — учеников Иисуса Христа. Звали его Симон Зилот (Зелот), причем Евангелия от Марка и Матфея упоминали его прозвище Кананит, представлявшее собой искаженное слово «каннаим», т. е. «ревнитель». После казни и воскресения Спасителя апостол Симон Зилот отправился проповедовать христианство в Вавилонию и Персию, где и принял мученическую смерть — палачи сначала распяли его на кресте, а затем еще живого расчленили пилой. После этого апостол Симон сделался святым покровителем лесорубов. Уже эти детали жизни и смерти Зилота свидетельствуют о его бесстрашии и стойкости духа.

Этих качеств хватало и былым товарищам Симона по борьбе, которые, в отличие от Зилота, проповедовавшего непротивление злу насилием, с прежней яростью сражались против римлян и тех земляков-иудеев, которых считали сторонниками Рима. К началу 40-х годов н. э. вслед за сельской Палестиной волнения охватили и ее города, где тогда появились самые радикальные из зелотов — сикарии. Это имя было присвоено ими как символ их любимого оружия — легко скрываемых под одеждой коротких мечей и кинжалов, объединенных общим названием «сика». Согласно Иосифу Флавию, излюбленным методом борьбы сикариев был индивидуальный политический террор. Чаще всего они атаковали свои жертвы средь бела дня, когда улицы и площади Иерусалима были заполнены толпами людей и нельзя было понять, кто из них мог нанести соседу роковой удар, приблизившись к нему вплотную.

Эти внезапные и незаметные со стороны убийства чаще совершались по базарным дням, а вскоре стали обычным «приложением» к политической жизни Иерусалима: «Когда Синедрион (древнееврейский парламент с ограниченными полномочиями — М. Т.) хотел одобрить какой-либо законодательный или политический акт, он созывал на одну из больших площадей до пятнадцати-двадцати тысяч человек. Вскоре сикарии начали тайком проникать на эти собрания: спрятав ножи под одеждой, они высматривали свои жертвы — не только тех, в ком они видели пособников римлян, но и тех, кто при голосовании мог оказаться противниками самих сикариев. Всякий раз, когда толпа расходилась, на площади оставалось лежать несколько трупов»[4].

Примечательно, что «врагами номер один» для сикариев, в отличие от породивших их зелотов, изначально являлись не римские поработители, а сотрудничавшие с ними представители еврейской родовой и священнической аристократии. Ради возможности уничтожать их, попутно прибрав к рукам имущество «предателей», сикарии были готовы идти даже на контакты и компромиссы с оккупантами. К примеру, правивший в Иудее в 52–60 годы прокуратор Антоний Феликс фактически «сдал» сикариям тогдашнего еврейского первосвященника Ионафана: «Первосвященник Ионафан содействовал назначению Феликса прокуратором, вследствие чего он был ненавистен сикариям. С другой стороны, Феликс начал тяготиться Ионафаном, неоднократно укорявшим его за жестокие и несправедливые действия, и хотел от него освободиться. С этой целью прокуратор вошел в соглашение с сикариями, которые, хотя и были врагами Феликса, тем не менее, предоставили свои услуги в его распоряжение для убийства одинаково ненавистного им первосвященника». В итоге Ионафан был заколот средь бела дня на Храмовой горе. Его убийц, разумеется, не нашли, да особо и не искали до тех пор, пока алчный, сладострастный и нерешительный Феликс не окончил свою службу в Палестине в 60 году.

Его преемником в должности прокуратора Иудеи стал человек совсем другого склада — волевой, жестокий и честолюбивый Порций Фестус. «Когда Фестус прибыл в Иудею, он нашел страну, бедствующую от разбойников, которые предавали грабежу и пожарам все селения, — писал Иосиф Флавий. — Эти разбойники носили название сика-риев. Их расплодилось тогда очень много… Они смешивались во время праздников с народною толпою, отовсюду стекавшуюся в город для отправления своих религиозных обязанностей, и без труда резали тех, кого желали. Нередко они появлялись в полном вооружении во враждебных им деревнях, грабили и сжигали их»[5].

Всего за два года Фестусу удалось покончить с крупнейшим «полевым командиром» зелотов и виднейшим из союзников сикариев Элеазаром, действовавшим в окрестностях Иерусалима более 20 лет. Подчиненные Фестусу легионеры захватили Элеазара и отправили его в Рим. В самом Иерусалиме было арестовано несколько десятков вожаков сикариев, причастных к убийству Ионафана. Их оставшиеся на свободе товарищи тщетно пытались запугать Фестуса, зарезав одного из его слуг-вольноотпущенников прямо у ворот дворца прокуратора. Однако в 62 году в разгар своей деятельности по умиротворению Иудеи прокуратор Фестус внезапно скончался — по одной из версий, от яда, подмешанного ему в вино тайным агентом зелотов.

В отличие от Фестуса, следующий прокуратор Альбин стал прямо-таки подарком для столичных зелотов и сикариев. Для начала он выпустил из тюрем за солидный выкуп большинство их арестованных товарищей, которых не успел распять Фестус. Правда, тогдашний первосвященник Иерусалима Элеазар (не путать с лидером зелотов!) поначалу воспротивился освобождению десятка сикариев, лично причастных к убийству его предшественника Ионафана. Тогда собратья узников похитили личного секретаря Элеазара, которого обменяли затем на «иерусалимскую десятку», что стало едва ли не первым случаем намеренного захвата заложника в истории международного терроризма.

Затем сикарии договорились с Альбином, имевшим в подчинении едва ли не единственную тогда реальную военно-полицейскую силу Палестины — римских легионеров, о том, что те оставят радикалов в покое в обмен на их ежемесячные денежные подношения прокуратору. Впрочем, Альбин обложил новыми налогами практически все население Палестины, еще более осложнив ситуацию в провинции: «В то время к шайкам сикариев, насчитывавших до 50 тысяч человек, начали присоединяться еще около 20 тысяч идумеев, живших к югу от Мертвого моря. Идумеи люто ненавидели евреев-фарисеев с их городами, плодородными землями, кораблями и синагогами».

Роковую роль в дальнейших событиях сыграл последний до Иудейской войны римский прокуратор Гессий