— Кому это вы разглашаете, куда я уехал? — строго спросил Сталин.

— Простите, Иосиф Виссарионович, но звонил Молотов, там какая-то у него срочность, поэтому я и сказал, куда вы уехали. Больше не повторится, клянусь вам! — забормотал Александр Николаевич.

— Никому нельзя говорить такие вещи, даже Молотову! — уже мягче сказал Сталин. — Он может разболтать своей Жемчужиной, а та евреям-троцкистам. А если так уж срочно я ему понадобился, то пусть объяснит и попросит вас разыскать меня. За двадцать минут ничего не случится.

Он прошел в кабинет, забрал ершик, вышел в приемную. Поскребышев все еще стоял по стойке «смирно». Сталин дошел до двери, обернулся и, прищурившись, спросил Поскребышева:

— А почему ви называете меня Хозяином? Это что еще за кличка?..

— Это не кличка, Иосиф Виссарионович, я имел в виду, разговаривая с Вячеславом Михайловичем, что вас как хозяина кабинета нет на месте, — вывернулся Поскребышев.

На его бритой голове заблестели даже капельки пота. Александр Николаевич выглядел чуть пониже Сталина, хоть они и были одного роста. Загадка открылась позже. Паукер подучил Поскребышева намеренно срезать каблуки у своих сапог, чтобы казаться пониже, остроумно заявив, что личный секретарь вождя просто по положению не может быть выше, а сам в свою очередь заказал для Кобы сапоги с увеличенным каблуком и подошвой, так что при своих 163 сантиметрах роста Сталин теперь тянул на все 170.

— Вы мне прямо отвечайте: называют меня многие так за глаза или вы только так называете? — раздражаясь, спросил Сталин. За Поскребышевым водилась эта манера: иногда увиливать от прямых ответов.

— Называют многие так, Иосиф Виссарионович, — признался Поскребышев, ожидая гнева на свою голову.

— Ну и хорошо, пусть называют, — Сталин вдруг улыбнулся и уехал.

Прозвище Хозяин ему понравилось. Коба рассказал об этом Паукеру во время бритья — парикмахером Карл был виртуозным. Это было его истинное призвание, недаром еще в будапештском театре оперетты, где он работал до призыва в австро-венгерскую армию, Паукер являлся личным цирюльником многих знаменитых артистов. И Кобу с его глубокими оспинами на лице никто не мог выбривать так чисто и без единого пореза. Не успел Сталин рассказать, что многие за глаза его зовут Хозяином, как Паукер с ходу заявил, что давно уже так зовет вождя и, скорее всего, с его легкой руки и появилось это прозвище.

— Что это за прозвище? — нахмурился Сталин. — Хозяин — не прозвище. Вот «рябой» — это прозвище, а когда называют «хозяином», значит, уважают.

— Иосиф Виссарионович, я же венгр, откуда я могу так хорошо знать русский язык, как вы?!

— Я тоже грузин, но русский знаю так же хорошо, как грузинский, а может быть, и лучше, — заметил Сталин.

— Ну сравнил тоже орла с курицей!..

Сталин засмеялся, затряс щеками, и Паукеру пришлось прервать бритье. Иногда Карл переходил с ним на грубое «ты», и это тоже нравилось Хозяину, как и мгновенный паукеровский юмор.

С той поры Коба и сам стал называть себя Хозяином. Иногда даже вслух. Пусть все привыкают. Привыкнут к слову, будут понимать и его значение. Усвоят значение — будут проявлять почтительность и уважение. А потом это будет впитываться с молоком матери. «Хозяин» — хорошее слово, а русский язык — самый богатый язык в мире.

Истекал день 8 февраля 1934 года. Съезд подходил к концу. Тяжелый съезд. Сталин сидел не в президиуме, а чуть повыше и сбоку, как бы над президиумом, за отдельным столом, как и положено Хозяину, просматривая подготовленные его комиссией списки ленинградских партийцев, замешанных в дружеских или деловых связях с Зиновьевым и Каменевым, и ставя крестики против тех фамилий, чьи жизни партии были больше не нужны. Ему не нужны. Потому что партия и он были неразделимы. И неважно, если тот же Бухарин или Рыков считали, что Сталин еще не вся партия, или как Зиновьев втайне думал, что Сталин — это вообще не партия. Пусть. Эти десять лет после смерти Ленина Сталин тем только и занимался, что, как Геркулес, вычищал от фракционной грязи партийные ряды, железной метлой выметая оппозицию.

«Проститутку Троцкого», как называл его Ленин, вычистил не только из партии — из страны. Лет десять назад об этом и подумать было страшно. Одно имя: Троцкий, наркомвоенсил, Председатель Реввоенсовета, которому сам Сталин беспрекословно подчинялся. Это шутка, конечно. Сталин никогда никому не подчинялся. Он иногда соглашался с тем же Троцким, и даже не с ним. Троцкий всегда пел с голоса Ленина. Что Ленин прикажет, тот так и делал. Но Сталин и Ленина не очень-то боялся. Теперь в этом можно признаться. А вот Ильич его побаивался. Троцкий после смерти Ленина решил, что возглавить партию должен он. Его имя должно стать знаменем Республики. Решить-то он решил, да кто ж ему даст. Зиновьев с Каменевым всполошились, потому что не любили этот «кричащий кадык» — так за глаза они называли Троцкого. Зиновьев сам метил в ленинское кресло, и они вдвоем — Каменев и Зиновьев, прихватив и Бухарина, — с остервенением набросились на «иудушку Троцкого» и разорвали бы на куски, если б Сталин не остановил.

Сейчас смешно вспоминать, а тогда смех застревал в горле. Еще бы, киты революционной борьбы — вот с кем ему пришлось схватиться. Теперь он понимает, что зря выпустил Троцкого. Под присмотром ОГПУ он бы перековался и, глядишь, тоже бы пел сегодня, как Каменев и Зиновьев, здравицу Сталину. Ну да ничего, Коба найдет время, чтобы поставить Троцкому свой крестик.

Коба — была партийная кличка Сталина, которой он гордился и не возражал, когда кто-то из своих называл его так. Хорошее имя. Почти как «кобра». Только без этого устрашающего «р». Врага не надо пугать раньше времени, поэтому не кобра, а Коба. Сталин не любил, когда его называли Сосо. Это уменьшительное от Иосифа придумала мать и так называла его в детстве, а потом некоторое время жена, Надя. Когда дома, еще ничего, но однажды она назвала его так при всех. Он подошел к ней и сказал на ушко: «Еще раз так назовешь, по губам получишь». Нежно сказал, тихо. А она вспыхнула и посмотрела на него,