Как-то со всеми несчастьями и невзгодами ей все еще удается удивляться обычным вещам. Да, порой так бывает: все идет не так. Хотя, нет, не идет – валится, косится, падает вниз-вниз-вниз, прямо как эта звезда.

– Вер, ну ты где застряла?! – доносится с крыльца голос Катьки, Вериной соседки.

– Да иду я, иду! – А сама все смотрит на небо, глаз не может оторвать.

Вера всегда любила летние вечера: теплые, с нежным ветерком, щекочущим кожу, и стрекотанием кузнечиков в высокой траве. Если что в свое время и заменило ей чувство безысходности, так это такие вечера и еще парное молоко.

Девушка покрепче перехватывает юбку, куда по пути ссыпала пару горстей белой смородины, и спешит обратно в дом. Катя как раз затопила печку и уже разогревает вчерашние щи на одинарной конфорке. Запах в помещении стоит божественный. Вера вдыхает полной грудью и высыпает смородину на стол. Некоторые ягоды катятся со стола прямиком на щербатый пол, а затем прыгают в разные стороны, будто мелкие блошки.

Катька меж тем стоит у плиты, вся взопревшая. Растрепанные волосы липнут к влажному лбу, но девицу это вроде как совершенно не беспокоит. Черненькая, вся в отца, Катька рано повзрослела, но внешне так и остается сущим ребенком: пухлые щечки, круглые вечно удивленные глаза и крупные белые зубы с задорной щербинкой впереди.

– Как думаешь, наливать? – спрашивает Катя.

Вера опускается на карачки и принимается ползать по полу, пытаясь собрать все ягоды.

– Не знаю, смотри сама, – доносится из-под стола.

Пожелтевшая вязаная скатерть полностью скрывает Веру от чужих глаз – виднеется только голая пятка.

– В смысле, сама? Я тебя русским языком спрашиваю: тебе горячий, шоб ошпарило, или просто теплый?

– Чтоб ошпарило, – просит запыхавшаяся Вера, показавшись из-под скатерти.

Катька одобрительно кивает и вновь накрывает варево крышкой, оставив его покипеть еще на пару минут.

– Вот ты мне скажи, – заводит старую шарманку Катя, – долго еще будешь в моей компании щи хлебать? Меня, между прочим, Лешка ждет. Ты считаешь, это нормально, что жена прохлаждается у соседки всего через неделю после свадьбы? Вот пройдет месяцочек, вот тогда…

– Прости, Кать. Конечно, можешь идти. Я просто не подумала, когда тебя позвала.

Катя польщенно наклоняет голову. Они же как сестры. Пусть Вера почти на десять лет старше и помнит, как Катька пеленки пачкала, в этом дуэте она почему-то часто ощущает себя младшей. Ее тянет то и дело приласкаться к Катьке, положить голову на ее гладкие коленки, рассказать обо всем, что наболело. И Катька ведь слушает, никогда не перебивает.

Порой Веру даже тянет видеть в подруге давно потерянную мать. Та тоже могла сказать дочери резкое словцо, иногда даже обидное до слез, а уже через пять минут гладила Веру по густым черным волосам. Давно, правда, уж нет тех толстых кос, но фантомная рука матери до сих пор словно касается ее макушки.

– Ладно, чего с тебя взять, – разводит руками Катя. Она, как и мать, не может долго сердиться на Веру. – Давай, руки сполосни, и навернем с тобой по тарелочке. Мои щи под надзором надобно есть! – В воздух вздымается указательный палец. – А Лешка, черт с ним, потом еще подогреет.

Когда обе девицы наелись настолько, что любое движение причиняет легкий дискомфорт, Катерина по-кошачьи тянется и с трудом поднимает себя из-за стола. Перебрасывает жиденькие светлые косички через плечи и забирает оставленную около печки вязаную кофту.

– Ну, ты, это, Вер, не грусти, – говорит она напоследок. – Я к тебе еще зайду.

Она исчезает так быстро, как пропадает легкий вечерний ветер, еще мгновение назад ласково обдувающий лицо, а теперь, словно ветреный любовник, ласкающий чужую кожу. После нее остается только едва ощутимый аромат фиалок и тепло, которое, несмотря на еще не остывшую печь, тут же начинает рассеиваться.

Вера недоуменно смотрит на стоящую перед ней тарелку с побитым бортиком. Темно-голубые узоры на кайме гипнотизирующе успокаивают. На мгновение удается забыть обо всем: и о канувшем в темноту муже, и о разрушившей жизнь женщине, и о сестрице, чью жизнь не вернуть. А потом ей в голову резко ударяет.

Одна. Одна просыпается, одна ест (кроме разве что тех случаев, когда Катька ее жалеет), одна смотрит телевизор. На работе общения будет побольше, но там все люди другие. Чужие. Вера это не только знает наверняка, но и нутром чувствует.

По сельским меркам зарабатывает она преотлично. И в город на работу ездить не приходится – все тут, рядом. Местные бездельники уважают ее – и жалеют, конечно же, – и каждый раз при виде ее здороваются. Дом, вон, тоже неплохо обставила: половицы поменяла, на чердаке теперь уютная спаленка, крыльцо до сих пор блестит после новой окраски.

Только вот никакие деньги не искупят этого одиночества. Тихих ночей, извечной тишины, леденящей душу грусти. Пес Тишка, чернющий, лохматый, – единственная ее компания. Да и то, муж никогда псину в дом не пускал, вот и после его исчезновения привычка как-то осталась.

Кое-какие соседки шепчутся, дескать, пес-то дьявольский, такие глазища страшные. Но всерьез это никто не воспринимает, в том числе и сама Вера. Уж чего-чего, а потусторонних сил она боится меньше всего.

* * *

Наутро Вера достает из шкафа белую рубашку из плотного хлопка и для верности еще раз гладит ее тяжелым утюгом. Это скорее привычка, нежели необходимость, потому что кому какая разница, как выглядит секретарша частной школы в разгар летних каникул, когда дети давно разъехались по домам.

Ей целый день придется торчать в душной приемной, и под вечер едва ли останется тень от утренней опрятности. Но все равно Вера каждый день отутюживает несчастный костюм до посинения, потому что опуститься можно очень быстро, а подниматься обратно, даже в собственных глазах, будет в сто раз сложнее.

Одежда самую малость великовата, но шопинг никогда не был сильной Вериной стороной. Из большого ростового зеркала в предбаннике на нее смотрит девушка, плавно превращающаяся в женщину. Вера одергивает юбку, поправляет воротничок и чуть смазавшуюся помаду. В такую жару остается только молиться, чтобы поскорее пришла вечерняя прохлада.

Зашнуровывая ботинки, Вера вслепую набирает знакомый номер и зажимает телефон между плечом и щекой.

– Лен, привет! Ты мне вчера список новых учителей отправила? Да, у нас срочняк, горит просто. Дети первого сентября в школу придут, а учить некому. Там родители взбеленятся, школа-то платная. Бешеных деньжищ стоит! Да-да, я поняла. Хорошо, сейчас до работы добегу, с рабочего компа проверю. Давай, целую.

В начале месяца половина персонала, не говоря ни слова, собрала свои вещи и скрылась в неизвестном направлении. Директор что-то прорычал про Москву, и Вера подумала, что, возможно, их там переманили в школу с более высокими зарплатами.

Проблема в том, что им нужны не самые обычные учителя. Как бы это помягче выразиться…