Он нахлобучил свой колпак и посмотрел на меня:

— Ну, что ты молчишь?

— Мне нечего ответить.

— Считаешь, что я не прав?

— Да, — твердо ответил я, глядя ему в глаза.

— Ну-ну, — усмехнулся он. — Так я и думал Что ж, будем надеяться, ты поймешь все, что я тебе сказал, достаточно рано, чтобы ты успел исправить свою жизнь. А пока… Хватит валять дурака на занятиях!

Он отвесил мне подзатыльник.

Что бы ты ни собирался делать в будущем, грамота лишней не будет. От того, что ты постоянно думаешь о своем отце, никакого проку. Думай лучше об учебе. Все равно ничего другого ты сейчас делать не можешь. Всему свое время. Вот подрастешь достаточно для того, чтобы взять в руки меч, тогда и будешь думать об отце… Если еще раз увижу, что спишь на уроках, пеняй на себя. Все, иди.

Надо признать, тогда учитель добился того, чего хотел. Я и вправду на время выбросил из головы мысли о мести. Но вовсе не потому, что согласился с ним. Просто я понял: одним желанием отомстить делу не поможешь. Я должен был стать достаточно сильным и умным, чтобы выполнить наказ Марка. В конце концов, моими противниками были не какие-нибудь грязные оборванные разбойники из беглых рабов или разорившихся крестьян. Уже тогда я хорошо понимал, с какими трудностями мне предстоит столкнуться. Поэтому и послушался грека…

Я стал внимательнее во время уроков. Через какое-то время читал и писал лучше всех в классе. Даже когда начали писать перьями, неплохо получалось. Хотя справиться с тростниковым перышком куда труднее, чем со стилом. И тоньше оно, и не сотрешь ничего, и кляксы опять же… Но и это одолел.

А уж когда арифметика пошла, я вообще чуть ли не лучшим учеником стал. До сих пор помню:

— Если от квинкункса отнять унцию, сколько будет? — Гусь прохаживается мимо доски, заложив руки за спину.

— Триенс! — раздается несколько голосов, и мой первый среди них.

А если прибавить унцию?

— Семис!

Разбуди меня ночью, без запинки Законы XII таблиц по памяти рассказал бы.

Впрочем, налег я не только на учебу. Чтобы отомстить, мало уметь читать и писать. Я смастерил себе тяжелый деревянный меч и вечерами, когда дом затихал, выходил с ним во двор и до изнеможения упражнялся. Я спал по четыре часа, ел на ходу, что придется, зубрил грамоту до головокружения и занимался гимнастикой, пока не падал на землю от усталости.

Со сверстниками я практически перестал общаться. Они не могли понять меня, я не мог понять их. Во время уроков я сидел немного в стороне от всех, отгородившись навощенной дощечкой. Когда учитель давал нам отдохнуть, я не носился как угорелый вокруг сарая, как все, а повторял урок или беседовал о чем-нибудь с учителем. Несмотря на то что он был никчемным человеком, знал он очень много нужного и интересного.

Он немало рассказал мне про Рим, в котором я никогда не был. Про его грязные кривые улочки и роскошные особняки знати, про великолепие храмов и мерзость жилых кварталов бедноты, про пожары и бои гладиаторов, про триумфы императоров и резню во времена смут. Он настолько увлек меня своими рассказами, что я решил во что бы то ни стало увидеть Рим собственными глазами. Сады Цезаря, театр Помпея, храмы Юпитера и Юноны, форумы — воображение услужливо рисовало мне потрясающие картины, и я долго не мог заснуть по ночам, лежа на своей жесткой постели. Эти фантазии даже на время вытеснили горькие воспоминания о моей погибшей семье. Впрочем, ненадолго. Совсем ненадолго.

Через четыре года тихо умерла Клавдия. Перед смертью она успела усыновить меня, поэтому дом и хозяйство перешли по наследству ко мне. К своим двенадцати годам я уже неплохо мог управляться со всем этим добром. И не будь у меня никаких обязательств перед отцом, я так и остался бы хозяином небольшой фермы. Со временем женился бы на подходящей девушке из крестьянской семьи и всю жизнь провел бы, возделывая землю.

Но моя судьба была предопределена в ту роковую ночь. И теперь, получив дом, землю и какие-то деньги, я понял, что настало время действовать.

К этому времени я уже мог свободно читать и писать, был сильнее любого из своих сверстников, да и некоторых ребят постарше, а выглядел на все пятнадцать. К тому же немного говорил и читал по-гречески и умел держать в руках меч. Словом, был подготовлен достаточно хорошо, чтобы покинуть свою деревню и ступить на путь, предназначенный мне богами.

Сразу после похорон Клавдии учитель пригласил меня в свою хижину. Я был уверен, что он хочет дать прощальное напутствие, и не ошибся. Эвмел долго скреб свою лысину, глядя куда-то сквозь меня, а потом тяжело вздохнул и сказал:

— Как я вижу, к моим словам ты остался глух. Твое сердце по-прежнему наполняет жажда мщения. Жаль, ты лучший мой ученик… Тебя ждала правильная интересная жизнь. Но ты отказался от нее. Что ж, может быть, такова воля богов. Хотя я думаю, что у богов есть дела поважнее, чем устраивать дела смертных… Мы сами выбираем дорогу. И чаще всего как раз такую, которая ведет в пропасть…

— Учитель, я благодарен вам за все, но не нужно отговаривать меня…

— Я и не пытаюсь. Сожалею только о том, что. сам сделал все возможное, чтобы выковать тебе меч. Теперь все, чему ты научился у меня, будет использовано для достижения не самой достойной цели. Это огорчает больше всего. Я надеялся, что за время учебы ты одумаешься…

— У меня нет другого выхода. Все мои предки смотрят на меня, как я могу обмануть их ожидания?

— Откуда ты знаешь, чего они ждут? Не лучше ли им видеть тебя здоровым, богатым человеком и достойным гражданином? Часто люди выдают собственные желания за продиктованные свыше приказы. Куда проще свалить ответственность за свои решения на предков или богов, чем взять ее на себя. Не уподобляйся им. Все, что сделал или собираешься сделать, — это только твоя война, больше ничья. И вести ее нужно, как и любую другую войну, до победного конца или до смерти. Каждое твое решение должно лежать на твоих плечах, и ты должен чувствовать его тяжесть. Поэтому забудь про предков и богов, прислушайся к себе — хочешь ли ты сам посвятить свою жизнь мести? И только лишь если ненависть твоя настолько сильна, что затмевает все остальное, — смело отправляйся навстречу своей судьбе. Кроме ненависти есть еще чувство долга.

— Долг — весьма странная вещь… Если думать только о нем и действовать только так, как он велит, вскоре ты запутаешься, как в паутине.

— Почему?

— Да потому, что каждое твое действие рождает новый долг. И отдавая один, ты тут же приобретешь три других «ты должен». До бесконечности… Вернее, до смерти.

— Наверное, есть главный долг и то, от чего можно отказаться…

— Нет. Есть долг, который диктует тебе сердце, есть долг, который диктует ум, и есть долг, который диктует честь. Они равны. Выбирая между ними, ты будешь выбирать между сердцем, разумом и честью. Постоянно, каждый день и каждый час… И в конце концов обязательно угодишь в ловушку.