Меня совершенно очаровала его ферма – это был райский деревенский уголок, скрытый от всех прелестей цивилизации; также приятно удивила невысокая цена этого хозяйства. Вернувшись в Россию, я, ни секунды не сомневаясь, взял в банке кредит, купил эту ферму и переехал в Австралию. Решение мое было настолько непреклонно, что родители, уже понявшие к тому времени мою истинную натуру, не стали препятствовать мне.

Я прожил на этой ферме всю свою последующую жизнь, здравствую здесь и теперь, все так же выращиваю и продаю лошадей и коров, нянчусь с жеребятами и телятами, развожу пчел и редкие сорта лекарственных растений. Пару раз я был женат, но оба раза недолго; жены мои не выдерживали моего тотального посвящения сельской жизни и фермерской работе, я нисколько не виню их в этом и осознаю, что такие самодостаточные и отстраненные люди, как я, не должны связывать себя и других узами брака.

Мне было уже около пятидесяти, когда ко мне на ферму стал захаживать соседский мальчишка, лет десяти, по имени Джон Олафссон. Он искал какую-нибудь работенку и я стал поручать ему мелкие задания, которые он охотно выполнял. Усадьба его родителей располагалась в полумиле от моей фермы, Джон сначала приходил пешком, а потом стал приезжать на велосипеде. При всем моем благодушном, чтобы не сказать равнодушном, отношении к людям и отсутствии привычки их судить или порицать, должен сказать, что никогда я не встречал столь отталкивающей семейки, какой была семья Олафссонов. Отец Джона Конрад был потомком выходцев из Норвегии, угрюмым, властным и грубым человеком. Мать его была просто неприятной женщиной – никогда не улыбалась, не здоровалась, как все местные; казалось, что она вечно была всем недовольна и погружена в себя. Двое его старших братьев пошли в родителей: мрачные и молчаливые, они пропадали целыми днями на своей плантации и редко выбирались за ее пределы. Джон как будто тоже был отмечен этой их семейной печатью угрюмости, но в гораздо меньшей степени; в целом это был весьма живой и любопытный мальчишка. Можно сказать, что в семье он был с ранних лет предоставлен сам себе; никто с ним не занимался, карманных денег ему не выдавали; он тяготился после школы бездельем и раздражал семью, не желая помогать ей в выращивании табака и красного перца. На его усадьбе никаких животных не было, а Джон их любил и с удовольствием возился с ними у меня. Со временем он стал приходить ко мне каждый день и оставаться до позднего вечера, я помогал ему с уроками, мы разговаривали, играли в бадминтон; он подружился с ребятами из соседней фермы и все более неохотно возвращался домой на ночь. К моему удивлению, прошло почти полгода с тех пор, как Джон начал проводить все свободное время у меня, прежде чем я, наконец, поговорил с его матерью. Общение длилось не более двух минут, и мне было заявлено, что если я желаю, то могу взять Джона к себе – пусть только появляется дома на выходных. Так Джон стал жить у меня и помогать мне ухаживать за животными; самому мне выполнять всю работу на ферме было уже нелегко. Я привязался к мальчишке и, что скрывать, полюбил его всей душой. Я совершенно больше не наблюдал в нем его первоначальной угрюмости и отстраненности, он был смышленым и общительным подростком, и к тому же, как мне казалось, прирожденным фермером-животноводом, и мы планировали с ним купить когда-нибудь хозяйство покрупнее нашего и разводить там лам и овец.

Так размеренно и, несомненно, счастливо, протекала моя жизнь, а уж после того, как в ней появился Джон, я и мечтать не мог о лучшей для себя доле. И вот, когда Джон прожил у меня около четырех лет, начали происходить те самые удивительные события, из-за которых я и пишу эту записку; я постараюсь описать их подробнее.

Итак, однажды я отправился в столярную мастерскую в окрестностях Мельбурна – нужно было прикупить крепких досок для ремонта конюшни. При входе в мастерскую моим глазам представилась забавная картина – какой-то отчаянный тип пытался затолкать пианино в миниатюрный фургон; по взмокшему и взьерошенному виду этого мужчины было понятно, что занимается он этим уже долго и безуспешно. В тот момент, когда я проходил мимо, заканчивалась неудачей попытка уложить пианино по диагонали; какой-то случайный прохожий подавал советы, мужчина отвечал ему с сильным русским акцентом. Когда прохожий отошел, я приблизился к месту событий и приветливо сказал по-русски:

– Земляк, давайте я вам помогу. У меня здоровенный пикап, я отвезу ваше пианино, если, конечно, вам не в Сидней.

– Ну вот, еще и русского принесло. Вечно вас русских тянет всюду влезть. Сам справлюсь, – недружелюбно, даже не взглянув на меня, пробормотал незнакомец.

Я, разумеется, немедленно оставил его и зашел в мастерскую. Мой пикап был припаркован на ее заднем дворе; через полчаса работники погрузили туда все, что я приобрел; я вырулил на улицу и собирался уезжать, но заметил снова этого несчастного, который до сих пор был здесь и воевал со своим пианино – оно было уже прилично поцарапано по углам. «Какой упрямый тип», – подумал я и рассмеялся при виде его неуклюжих манипуляций. Опустив стекло, я с улыбкой наблюдал из машины за происходящим; укротитель пианино заметил это и еще сильнее разозлился.

– Чертова кукла, – орал он, – хозяин фургона божился, что оно сюда поместится.

– Не поместится никак, дружище, – произнес я успокоительным тоном, – нужна машина побольше, ну, хотя-бы, вот такая, – и я показал ему на свой пикап, в котором еще оставалось полно места. – Я еду в Серебряные Ручьи.

– Правда? – отвечал он, – Нам по дороге, но мне значительно ближе.

Во взгляде его я заметил сожаление за первоначальную грубость со мной; он уже действительно устал, осознал свое поражение, и стоял в замешательстве, стесняясь воспользоваться шансом.

– Садитесь ко мне вместе с вашим оркестром, я довезу вас обоих, – предложил я после небольшой паузы.

Он, похоже, оценил мою шутку, с благодарностью согласился и мы в секунду затащили пианино на пикап и поехали. Ему было, наверное, под пятьдесят, он был лет на шесть моложе меня. Высокорослый, худой, с растрепанной полуседой шевелюрой, с кругами под глазами, но хитрым, глубоким выражением в них, он был идентифицирован мной как спивающийся интеллигент, может быть, музыкант. Впоследствии оказалось, что я попал в самую точку.

В дороге мы познакомились, он назвался Иваном