Разумеется, читатель огорчится, а читательница, узнай она хоть в двух словах историю этого восемнадцатилетнего юноши, расплакалась бы.

Он полюбил, погубил себя и умер с любовью в сердце.

Вот и вся история. Неужели такую историю сможет выслушать без слез женщина — создание, нежная сострадательность которого озарена небесным отсветом божественного милосердия; неужели не заплачет она, моя читательница, душевно расположенная ко всем несчастливцам, узнав, что бедный юноша утратил честь, доброе имя, отечество, свободу, сестер, родительницу, самое жизнь — из-за первой женщины, которая пробудила его от невинного сна чувств?!

О, конечно, она плакала бы! Лишь бы только я сам сумел передать ей мучительное волнение, вызванное вышеприведенными строками реестра, которые я намеренно искал, которые читал с горечью и с уважением, а в то же время и с ненавистью. Да, с ненавистью. В свое время станет видно, простительна ли эта ненависть, не лучше ли было бы сразу же отказаться от писания повести, которая может навлечь на меня досаду холодных судей сердца человеческого; отказаться от слов обвинения, которые направлю я против поддельной добродетели тех, кто готов на худшее варварство во имя своей чести.

I

Домингос Жозе Коррейа Ботельо де Мескита-и-Менезес, родовитый дворянин и владелец одного из самых древних особняков города Вила-Реал, что в провинции Трас-ос-Монтес, в 1779 году стал главным городским судьей Каскайса и в том же самом году женился на одной придворной даме по имени дона Рита Тереза Маргарида Пресьоза да Вейга Калдейран Кастело Бранко, каковая была дочерью капитана от кавалерии, дедом же ей был также офицер-кавалерист, Антонио де Азеведо Кастело Бранко Перейра да Силва, известный не только высоким воинским чином, но и тем, что был автором книги, по тем временам бесценной, об искусстве ведения войны.

Десять лет жизни потратил на тщетные ухаживания провинциальный бакалавр, перебравшийся в Лиссабон. Дабы вызвать ответное чувство у прекрасной фрейлины доны Марии I[5], ему не хватало счастливой наружности: Домингос Ботельо был до крайности дурен собою. Дабы составить выгодную партию для девицы, бывшей одною из младших дочерей, вздыхателю не хватало благ фортуны: состояние его сводилось к нескольким поместьям в провинции Доуро общей стоимостью в тридцать тысяч крузадо. Умственные способности Домингоса так же не говорили в его пользу: ума он был весьма недальнего и снискал средь университетских своих сотоварищей прозвание «кукурузника», под коим его потомки известны в Вила-Реал и ныне. Студиозусы полагали, что их однокашник неотесанностью своей обязан тому обстоятельству, что в родных краях переел кукурузного хлеба.

Но какое-то дарование должно же было отличать Домингоса Ботельо — и отличало: он был превосходным флейтистом, первою флейтой своего времени; игрою на флейте и перебивался он в Коимбре два года, — срок, на каковой отец перестал посылать ему денежное вспомоществование, ибо домашних доходов оказалось недостаточно, дабы избавить другого его сына от наказания за смертоубийство[6].

Домингос Ботельо завершил образование в 1767 году и перебрался в Лиссабон, где получил местечко секретаря в королевской канцелярии, обычный дебют тех, кто в те времена рассчитывал сделать карьеру на юридическом поприще. Фернан Ботельо, родитель бакалавра, в свое время снискал в Лиссабоне добрый прием, особенно у герцога де Авейро[7], приверженность к коему чуть не стоила ему головы в истории с покушением на Августейшую Особу в 1758 году. Провинциал, однако же, вышел из застенков тюрьмы Жункейра, сумев отмыться от позорного пятна и даже заручиться покровительством графа де Оэйраса, ибо был в числе составителей документа, доказывавшего, что род графа древнее, чем род Пинтоса Коэльоса до Бонжардина из Порто: смехотворный, но нашумевший судебный процесс, вызванный тем, что дворянин из Порто отказал в руке своей дочери сыну Себастьяна Жозе де Карвальо.

Уж не знаю, какими способами сумел бакалавр-флейтист войти в милость у доны Марии I и у Педро III[8]. Считается, что он смешил королеву шутками, а может, и ужимками, тратя на оные весь свой разум. Во всяком случае, он был своим человеком во дворце и получал от щедрот монархини недурное жалованье, отчего у претендента на место главного городского судьи голова пошла кругом, и он перестал думать о себе самом, о своем будущем, а потом и о министре юстиции, каковой в ответ на многие прошения доверил ему пост главного судьи Каскайса.

Уже говорилось, что Домингос дерзнул устремить свои любовные помыслы к одной из придворных дам, причем добивался взаимности, изъясняясь не стихами, как некогда Луис де Камоэнс[9] или Бернардин Рибейро[10], но провинциальною прозой и завоевывая благоволение королевы, дабы смягчить сердце жестокой дамы. Видно, доктор Пузырь — так прозвали его при дворе — все-таки уродился счастливым, чтоб не составить исключения из правила, гласящего, что счастье не в ладах с даровитостью. Домингос Ботельо женился на доне Рите Пресьозе. Рита была красавицей и даже в пятьдесят лет могла похвалиться красотою. Но приданого за нею не было, если не считать приданым кучу предков, в числе коих значились и епископы, и военачальники, а среди последних был один, который погиб, будучи изжарен в котле где-то в дальних языческих краях; по правде сказать, сей путь к славе и к райскому блаженству был жарковат, но столь почетен, что потомки зажаренного военачальника стали именоваться Калдейранами[11].

Придворная дама не нашла счастья в браке. Она тосковала, ей не хватало двора, роскоши королевских покоев, любви по собственному вкусу и выбору, которую она принесла в жертву королевиной прихоти. Эта безрадостная жизнь не помешала ей, однако, произвести на свет двух сыновей и трех дочерей. Старший звался Мануэл, его брат — Симан; из дочерей первая была Мария, вторая Ана, а третья унаследовала имя матери и кое-что от материнской красоты.

Главный судья Каскайса проживал в Лиссабоне, в приходе Ажуда, до 1784 года; при этом он все время хлопотал о более почетном назначении. В 1784 году родился Симан, предпоследний из его отпрысков. В том же году отец его, как всегда, ласкаемый судьбою, добился перевода в Вила-Реал, что было пределом его мечтаний.

На расстоянии мили от Вила-Реал собралась городская знать, встречавшая своего земляка. Все прибыли в литейрах[12], украшенных фамильными гербами. Литейра семейства Ботельо де Мескита-и-Менезес была самой допотопной, а ливреи слуг — самыми старыми, грязными и траченными молью из всех, какие тут были.

При виде процессии, каковую составляли