– А ну покажись! – рявкнул он.– Покажись, падаль!

«Не получилось,– подумал Морри.– Дерево слишком неповоротливо».

Стежень застыл. Он не испытывал ни гнева, ни страха. И дело не в личной храбрости. Просто Глеб всегда был в большей степени сталкером, чем воином. А сталкер, если надо, поползет на брюхе, если надо, прыгнет на спину врагу. Но может схватиться с ним и лицом к лицу. Если надо. При этом он никогда не удивится форме, в какую обращается враг. Форма может быть любой. Это не имеет значения. И еще сталкер умеет ждать.

Морри выскользнул из ствола и застыл. Человек должен не просто увидеть его, а разглядеть. Это сделает Пищу более пикантной.

За спиной Глеба раздался приглушенный возглас. Грошний. Стежень услышал, как хрустнула ветка под ногой Дмитрия, когда тот подался назад. Стежень понимал друга. Зрелище действительно жуткое…

Уродец выскочил из ствола, как пробка из бутылки шампанского. Он напоминал тощего корявого человечка с крупной круглой головой. Темно-коричневая, без признаков растительности кожа, впалый живот, ни пупка, ни гениталий. Шеи нет. Вместо лица – африканская маска с дырками носа и рта. Красные, тускло светящиеся глаза…

Морри вдохнул сладкую волну. Мысли, эмоции, чувства того, кто станет Пищей. Хорошо. У жертвы должен быть запах. Аромат исходил не от первого, а от второго, но это не имело значения. Оба станут Пищей.

Морри не спеша двинулся к человеку. Тот начал медленно поднимать руку. К тому времени, когда Морри оказался рядом, рука человека достигла уровня его глаз. В руке – плюющаяся железом машинка. Морри не боялся железа. Ни горячего, ни холодного. Он протянул руку…

…Даже если бы Глеб хотел что-то предпринять, не успел бы. Монстр с невероятной быстротой бросился на него. Глеб успел только вскинуть руку и нажать на спуск.

…Жидкость залила глаза Морри прежде, чем он понял свою ошибку. Больно не было, но на какое-то время Морри ослеп и беспомощно затоптался на месте…

…Монстр завертелся волчком. Его движения были столь быстрыми, что очертания темного тела казались размытыми. Грошний понял: это последний и единственный шанс. Другого не будет. Короткий разбег, прыжок – послушное тело взмыло в воздух, нога выстрелила сверху вниз. Сокрушительный удар…

…Жидкость испарилась с лица Морри. Он увидел, что второй человек движется к нему. Вот человек подпрыгнул и сверху вниз плавно вошел в тело Морри…

…Глеб услышал треск разрываемого ударом воздуха. Дмитрий пролетел сквозь чудовище, как сквозь пустое место, не удержался на ногах и покатился по траве. Монстр тотчас оказался рядом, и Глеб услышал жуткий несмолкающий крик…

…Морри пропустил человека сквозь себя, а когда тот упал, неторопливо приблизился, запустил руку в горячую грудь и осторожно, чтобы не раздавить сразу, сжал нежное пульсирующее сердце…

…Глеб замер. Он видел, как Дмитрий в конвульсиях бьется на земле, а черный застыл над ним, подрагивая спиной. Мгновение – и внутри Глеба словно что-то взорвалось. Он рванулся вперед, подскочил к чудовищу и с маху двумя руками вогнал топор в глянцевую бугристую спину…

…Боль была ошеломляющей. Морри зарычал, развернулся, протянул руки, чтобы схватить…

…Монстр истошно завизжал. Так пронзительно, что боль рванула уши. Стежень скорее ощутил, чем увидел две черные тени, метнувшиеся к нему, махнул топором… и отрубленные лапы чудовища упали на жухлую траву.

…Морри посмотрел на свои отсеченные руки. Потом – на короткие сочащиеся обрубки. И наконец – на человека, вновь поднимающего топор. Тот самый топор! Как он мог забыть?

Человек двигался быстро, необычайно быстро для Пищи. И он весь источал голубое сладкое пламя. Морри видел, как оно струится по рукам человека и брызжет с маленького, будто обгрызенного по краям, но по-прежнему несущего боль лезвия. Морри отпрыгнул назад и ощутил, как уходящая Сила делает его неповоротливым.

«Пища! – подумал Морри.– Убить второго!»

И занес ногу над жертвой…

…Четвертый удар рассек тварь пополам.

Глеб уронил топор и без сил опустился на землю. Тело стало пустым и вялым. Голова – тоже. Никаких мыслей, никаких чувств.

Рядом лежал Дмитрий. Живой. Пока живой.

От мертвого черного исходил сильный специфический запах, похожий на запах мумиё.

«Интересно… – проползла в голову первая осторожная мысль.– Что из этого можно приготовить?»

Дмитрий тяжело осел на заднее сиденье. Он видел, как Глеб достал из багажника «Нивы» рукавицы и плащ-накидку из прорезиненной ткани и направился в лес. Через несколько мгновений силуэт Стежня[1]растворился в сумерках.

Грошний не хотел сейчас думать, за чем ушел друг. Трясущимися руками Дмитрий разорвал обертку «Верблюда», вытянул сигарету, закурил. В зеркале отражалось его лицо, серое, незнакомое. Волосы приобрели странный оттенок, заметный даже в наступающих сумерках. Грошний потянул упавшую на лоб прядь… и она осталась в пальцах.

В груди Дмитрия медленно повернулся кусок льда… Прядь была седой.

Стежень вернулся. Дмитрий услышал, как он открыл багажник «Жигулей», машина слегка качнулась. Хлопок закрывшегося багажника. Грошний увидел, как Глеб, уже налегке, идет к своей машине. Поставив «Ниву» на сигнализацию, Стежень вернулся к «девятке», занял место водителя, ободряюще коснулся плеча Дмитрия и повернул ключ.

– Что принес? – с трудом ворочая языком, проговорил Грошний.– Женщину?

– Нет.

Двигатель «девятки» бодро заворчал.

– Зачем взял? – дернулся Грошний. И застонал. Кусок льда опять заворочался внутри.

Глеб быстро обернулся, нахмурился и положил ладонь на грудь Дмитрия.

– Сейчас… – пробормотал он,– сейчас…

– Зачем взял? – еще раз повторил Дмитрий.

– Пригодится… – рассеянно ответил Стежень.

Грошний ощутил, как ладонь друга с силой прижимает его к спинке.

Боль унялась. Спряталась.

Дмитрий вздохнул с облегчением, а Стежень, наоборот, нахмурился.

– Черт его подери! – проговорил мрачно, убрал ладонь и включил фары.– Ладно, поехали.

– Черт его подери! – произнес Стежень, изучая кардиограмму.

Обследуемый Дмитрий Грошний полулежал в диагностическом кресле между блестящих металлических трубок с большой чашкой в руке. В чашке плескался густо сдобренный сахаром травяной настой. Плескался, потому что рука Грошнего начинала дрожать, стоило оторвать локоть от опоры.

Глеб возился уже третий час. «Просветил» Дмитрия всем, чем можно,– от тепловизора до собственных рук, прогнал через анализатор кровь, кожу, соскобы слизистых – и чем больше узнавал, тем безнадежней казалось дело. Организм Грошнего словно впал в детство. Но омоложением здесь не пахло. Аппаратура отражала лишь кое-какие параметры процесса: повышение температуры, ускоренный обмен, изменение состава крови. Некоторые факторы напоминали последствия лучевой болезни, некоторые намекали на воздействие сильных стимуляторов. Компьютер же просто порекомендовал повторить анализы – диагностическая программа сочла, что такого не может быть. Стежень склонен был с ней согласиться. Например, как сочетать апатичное лицо Дмитрия с адреналином, бурлящим в его крови?