— Я не имел касательства к ее личным делам, — добавил Турщ в своем телеграфном стиле. — Возникла необходимость в агитации, товарищу Рудиной выдали деньги. Она поехала в город. Все как обычно. Если вы тут закончили, двинемся дальше?

* * *

На обратном пути, уже в Ряженом, пока я мысленно клял себя, что позволил вместе с вещами унести и мой докторский саквояж, из-за чего приходилось сделать крюк и зайти за ним на «квартиру», Турщ, выражаясь по матери, остановился и ободрал со стены лавки какие-то листки. Фельдшер Рогинский отстал, шагал, о чем-то задумавшись. Турщ ткнул бумагой в мою сторону. Я прочел:

«Товарищи-граждане, по всему району известно, что наш округ задался целью показать пример о проведении социализма. Что такое социализм? Это есть обман крестьян. Товарищи, мы обмануты!»

— Видите, что делается? Форменный саботаж, срываю через день. Село и станицы рядом в прошлом были контрреволюционными, и не служивших у белых, кроме молодежи, считайте, никого нет.

— А погибшая? — спросил я.

— Двадцать лет. Хороший работник. Организовала в селе курсы по ликвидации безграмотности. Агитировала местное население записываться в артель. Но, как я уже говорил, шло туго. Сейчас байды, рыбацкие лодки, личные, а будут общественные. Отдают с боем, а потом отказываются чинить, конопатить. Говорят, раз общее — значит, ничье.

Турщ посмотрел наверх, я проследил за его взглядом: хищная птица раскинула крылья. Вдалеке точки — лодки рыбаков. Красные волны отсюда смотрелись темной полосой.

— Вдоль берега всюду рыбачьи поселки?

— И казачьи станицы. В работе с казаками были перегибы, это не отрицается. — Турщ методично складывал сорванное объявление. — Сейчас взят другой курс. Так сказать, не допускать опасной искры, не подпалить бикфордов шнур. У нас работают ревкомы — для более тесной связи с населением… — Сложив бумагу, он ногтем сгладил сгибы, как портной стрелки на брюках. — Но, несмотря на это, участились нападения на артель. Мешают работе, учету рыбы. Портят имущество. Останавливают обозы. Кроме того, из порта идет контрабанда…

Турщ аккуратно разорвал объявление, клочки полетели на землю.

— Подозреваем, — продолжил он, — что нападения и саботаж, а пожалуй, и контрабанда имеют один источник. В последний месяц обстановка в Ряженом мутится явно организованно.

— Есть мысли, догадки — кто именно мутит?

— Известно, вполне. Черти. — Нас нагнал фельдшер.

— Черти?

— Нападавших так и описывают: шерсть, рога, копыта… Поймать пока не выходит. Вот, пришли. Тут вас и разместили.

В комнате, которую мне определил хозяин, я пристроил в углу на вешалке тяжелый от сырости плащ. Попросил немного времени собрать все нужное.

Раскрыл саквояж, проверяя, не забыл ли чего. Турщ сел на лавку у окна, достал папиросу. Фельдшер с любопытством разглядывал содержимое моего саквояжа. Прищурился, всматриваясь в коробку с порошком.

— Это для дактилоскопии, — пояснил я.

— От греческого — «палец» и «смотрю»? — уточнил фельдшер.

Я кивнул:

— Рисунок кожи на пальцах индивидуален. Непревзойденная вещь для определения личности. Нужен особый порошок, но в крайности подойдет и толченый грифель, и хорошая дамская пудра.

Фельдшер бросил рассматривать коробочку и потянулся за тростью.

— Пойду вперед, подготовлю все, — заговорил он деловито. — Тело мы опустили в погреб, там подходящая температура, молоко не киснет, бывает, что и неделю. Но поторопиться с аутопсией нужно. Третий день, жители возмущены, что не даем хоронить.

Турщ с фельдшером переглянулись неожиданно мирно.

— Приходили женщины, вышла тяжелая сцена. Уже и домовину сколотили, и яму выкопали, и погребальное сшили. А вот отец и братья в стороне. Она ведь для них безбожница-активистка…

Он вышел.

Я прикинул, во что бы переодеться. Понятно, что при такой погоде перемены мне хватит ровно на полчаса, но уж больно противно липла к телу промокшая от дождя рубашка.

На улице послышались крики. Бросив папиросу, Турщ выскочил за дверь. Я выглянул в окно, но через запотевшее стекло ничего не увидел. Схватив плащ, кинулся следом, закрывая на ходу саквояж.

— Опоздали! — Фельдшер Рогинский махал руками, торопил нас. — Мать и кое-кто из местных забрали тело! Увезли в церковь!

Мы почти бежали по улице.

— Этого нельзя допустить! — кричал я Турщу, думая, что если тело успели подготовить для похорон, то уничтожили все улики, которые еще можно было бы найти. — Как же вы проглядели?

Тот так опешил, что начал оправдываться:

— Это ж такой народ! Категорически любого выпада, подлянки можно ждать! — Он остановился, развел руками.

Фельдшер пыхтел, багровея от быстрого шага. Выговорил, задыхаясь:

— Больница не острог, охраны там нету!

Турщ, с досады далеко сплюнув, шагнул, чтобы не попасть себе на начищенные сапоги.

— Нужно задержать погребение, — сказал я. — Либо успеем, либо придется эксгумировать.

— Выкапывать, значит… Растерзают. Зашумят! Идите к пристани, я нагоню, только возьму подмогу. — Турщ ушел, широко шагая.

* * *

Солоноватый ветер посвистывает, подталкивает на волнах, заносит в лодку дождь пополам с речной водой.

— Любашу у нас все знали. С семьей она в контрах. Вообще у казаков бабы — ух, боевые, по хатам не сидят. А Любка и вовсе… в городе училась, опять же курсы политграмоты. — Молодой милиционер (из округа, его разыскал и взял с нами Турщ) гребет с усилием, но продолжает болтать. Отмахнулся от моего предложения сесть на весла, сказав, что знает все протоки здесь и так пройдем быстрее. Ориентируется как птица, чутьем — за камышами проток не рассмотреть. Дождь мелкий, морось лепит волосы к лицу.

— Из города она на машине с почтой добиралась? Я говорил с водителем.

— Да, как обычно, на ней! Но колесо увязло, Люба не стала ждать, пока вытащат, вылезла, сказала, пешим ходом быстрее. Верно я говорю, товарищ Турщ? — Милиционер опустил весла, осмотрелся, и мы нырнули в другую протоку.

— При ней были личные вещи кроме материалов для агитации. Где они?

— Узел был. Ну, ищо чемодан. Она его в кабине шофера оставила. Чтоб вроде как подвез ей опосля. И пошла. Чемодан мать забрала.

Он греб некоторое время молча, всматриваясь в лабиринт камыша.

— Когда ночевать не пришла, мы весь вечер в хаты стучали. Нам сподмогли берег осмотреть. Но видели ее, нет — не доспрашиваешься: молчат, ироды. Товарищ Турщ вам расскажет, какие тут творятся дела. С властью Советов не хотят сотрудничать!

— Если хватились быстро, значит, она нечасто возвращалась поздно?

— Значица так, раз всполошились. Но я, товарищ, считаю, немцы это. В кузове ж мужик с девкой были, из этих! Ихали с города.

— Предубеждение, — буркнул Турщ. — Случись что, местные винят сектантов или немецких колонистов. Хотя в обычное время рядом живут вполне мирно.

— Вон, уж видно — церква, — милиционер проглотил протест, направил усилие к берегу.

— Заупокойная кончилась, не успели мы, — сказал фельдшер.