– Ну, всё, угомонись! – словно ревнуя, выговаривал ей старик, пытаясь поднять Пашкин чемодан.

– Не-е, Захарыч, это не твой вес, я сам. А где мой вагончик?

– Миркин, ну ты его помнишь – инспектор манежа, чего-то там распределял, но я не в курсе. Мне он дал вот этот – под шорную и жильё. Заодно сторожу цирк. Обещали даже чего-то там заплатить. Насчёт твоего – завтра утром у него узнаем. А пока пойдём чай пить, заодно повечеришь! С ночёвкой что-нибудь придумаем.

Пашка бросил у входа свои вещи и шагнул внутрь. Его обдало давно знакомым, почти родным запахом сыромятной кожи и конского духа. Варька покрутилась около людей, успокоилась, увидев, что никто никуда не уходит, лизнула ещё раз Пашку в лицо и пошла проверять территорию ночного цирка…

Поужинав, чем бог послал, узнав последние новости, Пашка сообщил Захарычу, что спать сегодня будет прямо на манеже. Стрельцов улыбнулся и покачал головой: «Ну-ну!..» За свою долгую жизнь в цирке ему это приходилось делать не раз, и не всегда из-за любви к романтике…

– Мой надувной матрац возьми, когда ещё свой распакуешь!

– А ты? На своём походном сундуке все кости сломаешь!..

– За столько лет не сломал же! Зато радикулита никогда не было. Тулуп постелю. Чего ему зря до зимы пылиться. Пусть теперь летом послужит…

…Пашка, насколько позволяло зрение, осмотрел брезентовую закулисную часть передвижного цирка-шапито, где разместились и конюшня, и медвежатник, и собачник, и место для рабочего реквизита, и небольшая площадка для разминки артистов перед выходом на манеж. Здесь всё расположилось рационально, максимально удобно и безопасно для людей в соседстве с животными. Сейчас закулисье освещали две неяркие дежурные лампочки. В их тусклом свете через распахнутый занавес едва был виден зрительный зал и манеж. Всё это цирковое пространство шевелилось ночными призраками, тенями, постанывало и поскрипывало…

Пашка бросил прорезиненный матрац в центре манежа и лёг на него, не раздеваясь. Спать оставалось всего несколько часов. В семь утра, как водится, кто-нибудь придёт репетировать с животными.

Пахло сосновыми опилками, стойким запахом циркового зверья. Пахло чем-то непередаваемым, как может пахнуть только цирк. Этот запах однажды входит в сознание цирковых и уже не покидает до конца дней…

Под куполом, едва различимо, покачивалась обмотанная фалом усмирённая до определённого часа трапеция. С ней, поблескивая никелем, заигрывали мосты канатоходцев. Верёвочная лестница, словно бдительная патронесса, делила по диагонали пространство, пресекая всякие ночные вольности. Под куполом продолжалась невидимая простому человеческому глазу жизнь. Сам шапито, словно гигантские лёгкие цирка, под несильными порывами ветра то сдержанно вздыхал, беспокоя купол, то на время затихал, провисая парусом до следующего вздоха…

Пришла Варька. Облизала Пашке руки, лицо и, покрутившись волчком, легла, прижалась лохматым боком, обдав жаром. Ночь стояла тёплая. Пашка смотрел в сумрак циркового поднебесья, заложив руку за голову. Было как-то безмятежно спокойно, умиротворённо и по-домашнему уютно. Впервые за долгое время его ничего не угнетало, словно многолетняя затяжная хворь то ли наконец-то оставила его в добром здравии, то ли окончательно погубила…

Мысли Пашки летали в неземных сферах. Яркие картины прошлой жизни мелькали всполохами зарниц, отсветами потухших пожарищ, взрывами снарядов и трассирующих пуль. Всё, что произошло за последние пять лет, выстроилось в цепочку воспоминаний. Он будто смотрел на ночном сеансе кино то ли про себя, то ли про какого-то Пашку Жарких…

Спецборт Ил-76 приземлился в одном из аэропортов Москвы. Его загнали на самую дальнюю стоянку. Подъехал автобус, и вышедших из самолёта повезли в терминал. У этого сектора встречающих было немного. Стоял расширенный военный патруль и ещё какие-то люди в гражданке. Прилетевшие пассажиры были странными. Многие их них были крепко не трезвы. К ним подходили, задавали вопросы и, разбив на группы, сопровождали дальше. Всё проходило неторопливо, негромко…

В этой компании был и Пашка Жарких. Накануне ему удалось дать телеграмму. Его встречала Валентина и её отец Виктор Петрович.

Они радостно обнялись и проследовали к машине. У тротуара стояла новенькая белая «Волга» Виктора Петровича. Чемодан положили в багажник, отец сел за руль, а Валентина с Пашкой на заднее сиденье.

Они прижались друг к другу, словно после долгой разлуки хотели согреться. Валя взяла Пашкину горячую руку в свою, положила голову на его плечо и замерла. Ехали молча. Машина уютно пахла кожаным салоном, мягко урчала и тихо покачивала.

Переписывались они с Пашкой только последние полгода. Прослужив первый год, он написал ей гневное письмо по поводу её измены. Когда это случилось, она приехала к нему по месту службы, чтобы объясниться, но от встречи с ней он отказался и потом куда-то исчез. Она его долго разыскивала, но ей ответили, что гвардии рядовой Павел Жарких переведён в другую часть в другой военный округ. И всё, концы в воду…

Валентина приложила невероятные усилия, включила всё своё обаяние, чтобы через военкома одного из райвоенкоматов Москвы, к которому были приписаны все артисты «Союзгосцирка», узнать, где её Пашка.

– Он отправлен в строевые части на самые южные рубежи нашей Родины. Это всё, что могу сказать.

– Что такое строевые части? Они там строят что-то? Или строем ходят?

Комиссар хмыкнув, улыбнулся.

– Ну, типа того. И строем ходят, и строят… – потом тихо добавил, как бы для себя, роясь в блокноте. – Всех подряд…

– А как ему написать?

– Письма туда идут долго. Вот номер войскового подразделения. Пишите туда, перешлют… Больше ничем помочь не могу. Всего доброго!..

Они списались. Объяснились. От него пришло несколько писем. В конце концов, Пашка ей всё простил… Писал, что они тут сажают цветы, охраняют объекты, маршируют – ничего особенного…

Он сидел в машине какой-то отстранённый и чужой.

– Загорел-то как! – Валентина провела по щеке Пашки ладонью. – Возмужал! Ты у меня теперь настоящий мужчина! Воин!..

Глаза Пашки были какими-то невероятно уставшими и напряжёнными, словно он всё время куда-то всматривался. По краям глаз пролегли незнакомые доселе складки, особенно выделяющиеся на фоне его плотного загара.

– Ой, Пашка, у тебя старческие морщины! – Валентина нежно попыталась их разгладить. – Откуда?

– Это от обилия солнца. Ну и… много смеялся, – он попытался улыбнуться.

Виктор Петрович, не отрываясь от дороги, вклинился в разговор:

– В каком месте служил, если не секрет?

– Под Душанбе.

Потом, подумав, скорректировал адрес:

– Точнее, под Термезом.

– Пяндж?