На беду, все знания мои о животных почерпнуты из многочисленных и весьма полезных книг, однако на практике мне никак не удавалось справиться с козами, притом что они вздумали еще и кочевряжиться. Я попытался было схватить одну из них, но вторая тотчас наскочила сзади. Я свалился со скамейки, а первая коза, встав на дыбы, сильно ударила меня по лицу своим выменем, и удар, между прочим, получился не хуже кулачного, после чего обе козы с меканьем куда-то умчались, а старая ведьма прогулялась по мне метлой, осыпая проклятьями на непонятном местном наречии. Наконец она утомилась и ушла, я же остался лежать на земле, побитый и униженный.

Так я и валялся во дворе, слишком слабый, чтобы подняться, и слишком огорошенный всем случившимся, чтобы принять какое-нибудь решение, пока не услышал тонкий голосок, говоривший мне на ухо:

— Вставай, Помпоний.

Я с трудом сел и увидел рядом с собой малолетнего мальчика, румяного, толстощекого, лопоухого, с ясными глазами и светлыми кудряшками. Сперва я решил, будто это внук гарпии, и попытался прогнать его, резко взмахнув руками, однако он, не обратив внимания на грозные жесты, сказал:

— Я пришел просить тебя о помощи. Меня зовут Иисус, сын Иосифа. Моего отца без вины приговорили к смерти на кресте и хотят казнить нынче вечером.

— А мне-то что до того! — воскликнул я. — Твой отец совершил убийство, синедрион вынес приговор, теперь римский трибун придал ему законную силу. Разве этого мало?

— Но отец не совершал преступления, в котором его обвиняют, — упорствовал мальчик.

— А ты откуда знаешь?

— Он сам мне сказал, а мой отец никогда не лжет. Кроме того, он никогда в жизни не сделал бы ничего плохого.

— Послушай, Иисус, все дети твоих лет верят, будто их отец не такой, как прочие. Но, к сожалению, они заблуждаются. Когда подрастешь, ты обнаружишь, что в отце твоем нет ничего особенного. А если вернуться к моей персоне, то я не вижу для себя никакой причины вмешиваться в дело, которое ни в малой степени меня не касается.

Иисус порылся в складках своей одежды и достал небольшой кошель.

— Тут двадцать денариев. Не слишком много, я понимаю, но хватит, чтобы ты мог заплатить за постой и еду, и тогда не будет надобности доить коз.

— Предложение твое весьма соблазнительно. Скажи, что я должен сделать. Но хочу честно предупредить тебя: ни Апий Пульхр, ни первосвященник Анан не согласятся даже выслушать просьбу, если она будет исходить от меня.

— Ты не должен ни о чем просить, — сказал Иисус. — Ты должен доказать, что отец мой не убивал этого человека.

— Всего-то! И каким же образом я это сделаю?

— Ты отыщешь настоящего преступника.

— Нет, мне это не по силам. Я совсем ничего не знаю ни о вашем городе, ни о его жителях. Понятия не имею, с чего тут можно хотя бы начать.

— У нас нет выбора. Ведь ни один назарянин даже пальцем не шевельнет, чтобы помочь отцу, если ради его спасения надо будет пойти против воли синедриона. Ты — другое дело, ты — римлянин да к тому же человек ученый. Что-нибудь непременно придет тебе на ум.

— Ты заблуждаешься. Я и вправду всегда прилагал немало усилий в погоне за знаниями, но в остальном…

Ни мои природные способности, ни страстное желание, ни судьба не помогли мне добиться чего-нибудь путного. Только взгляни на меня…

— Но я верю в тебя, — сказал Иисус. — К тому же я могу помочь тебе в расследовании.

— Тоже мне помощник сыскался, клянусь Геркулесом! — воскликнул я, протягивая руку к кошелю с монетами.

Но, прежде чем я успел дотронуться до него, Иисус проворно спрятал деньги в складках хитона и сказал:

— Плату получишь, когда выполнишь работу.

Я скрепя сердце согласился, потом поднялся на ноги, швырнул скамейку в одну из коз, которые вновь прискакали во двор, взял мальчика за руку, и мы вместе вышли на улицу.

— Отведи меня в дом твоего отца, — велел я. — Прежде всего мы должны потолковать с ним самим.

По дороге я спросил, откуда он вообще узнал о моем существовании, и мальчик ответил, что Назарет — город маленький, все новости и слухи разносятся здесь в мгновение ока, поэтому со вчерашнего вечера жители судачат о римлянине, который занедужил, отыскивая чудодейственную воду, и теперь бродит по улице, на ходу пуская ветры. Одни говорят, что римлянин — ученый муж, и называют его рабби или раббони, что на их языке означает «учитель». Другие называют просто-напросто дураком.

— А ты что думаешь? — спросил я.

— Я думаю, — ответил Иисус, — что ты человек справедливый.

— Ну, тут ты как раз ошибаешься. Я вовсе не верю в справедливость. Справедливость — идея Платона. Не уверен, что ты поймешь меня как следует, но это только идея, и не более того. С другой стороны, я хоть и не скрываю своей склонности к философии, но считаю себя всего лишь исследователем законов Природы, а людей вроде меня Аристотель весьма точно назвал физиологами. И если я чему-то научился за свою жизнь, то только одному: как Природа не знает справедливости, так и справедливость не является частью природного мира. В природном мире, к которому все мы принадлежим, более сильный зверь пожирает слабого. Лев, к примеру, когда он голоден, пожирает оленя либо страуса, и никто его за то не упрекнет. Но с течением времени лев, одряхлев, теряет силу, и тогда уже олени либо страусы могли бы пожрать его, если бы, конечно, пожелали. Таким образом они восстановили бы справедливость… Но разве они это делают?

— Нет, — отозвался Иисус, — потому что они травоядные.

— Вот именно. Нет справедливости в природном мире. Ни в естественном порядке, ни в сверхъестественном. Да ведь и боги тоже пожирают друг друга. Хотя, по правде сказать, не часто. Насколько мне известно, только Сатурн пожирает, или пожирал, собственных детей. Но, как тебе известно, и боги не свободны от неравенства. Да, да, разумеется, вы не верите в наших богов. Но пример со львом одинаково годится как для верующих, так и для безбожников. Ты понял?

— Нет, раббони.

— Это неважно. Когда-нибудь поймешь. И не называй меня больше раббони.

Коротая время за подобными беседами, мы дошли до их дома, совсем простого и во всем похожего на соседние, если не считать присутствия двух стражников синедриона, застывших у двери, и звона пилы, по которому можно было догадаться, что здесь же находится и мастерская плотника. Иисус распахнул дверь и пригласил меня войти.

В прохладной полутьме я различил мужчину весьма преклонных лет, лысого, с бородой. Он был занят тем, что распиливал толстую доску. Затем я увидел женщину, годами много моложе его, которая тщательно выметала опилки, стараясь сохранить в доме чистоту. Заметив меня, мужчина прервал работу и сухо бросил:

— Заказы не принимаем.

— Я пришел к тебе вовсе не за тем, чтобы просить сделать что-нибудь из мебели, — ответил я, — а чтобы помочь. Твой сын Иисус нанял меня, поручив доказать твою невиновность. И вот для начала я хотел бы задать тебе несколько вопросов. Скажи мне правду, Иосиф, ты убил этого человека?