Для нас он был богом, и мысль о его смерти казалась невообразимой. Можно ли жить без бога? Без отца? Этот человек освободил нас от японского ига, он основатель государственного строя, наш всеобщий отец. Когда было объявлено о его смерти, до грандиозных похорон во всей стране остановилась жизнь. Через несколько дней прямую трансляцию похорон показали по телевизору. Во всех уголках Северной Кореи разворачивались сцены коллективной истерии: в слезах катались по земле солдаты, выли от горя женщины. И не прекращался дождь. По телевизору ведущая объяснила: «Даже небо оплакивает смерть нашего великого вождя».

Сейчас, в сердце Южной Кореи, эта формула отдается у меня в ушах, ведь она — символ промывания мозгов, которому мы подверглись и которое поныне применяется в Северной Корее. Тогда, будучи маленькой девочкой, я действительно думала, что 8 июля 1994 года небо плакало от отчаяния. Позже я узнала: попросту наступил месяц муссонов, в это время года в Корее всегда много дождей. Но я была отравлена, верила всему, что мне рассказывали в школе и дома, и у меня не было никакой возможности услышать другую версию толкования событий. Даже у взрослых не было возможности сравнивать.

Изгнание позволило мне постепенно избавиться от влияния пропаганды и взглянуть в лицо действительности: моя страна в руках кровавой диктатуры. Ким — не отцы и защитники, но тираны.

Однако у подавляющего большинства моих соотечественников нет никакой возможности увидеть правду. Мой народ остается полностью изолированным и живет в закрытом мире. Народу Северной Кореи не нужно стремиться к прозрению, если он смиряется, поскольку у людей нет никакой возможности мыслить критически и они не сознают всей величины своего несчастья. Население не может по-настоящему измерить тяжесть диктатуры. Интернета не существует ни для кого, за исключением самых высокопоставленных ответственных партийных работников. Запрещен доступ к иностранному телевидению; телефонные звонки и почта из-за рубежа могут привести в трудовой лагерь.

Тем не менее, все больше информации по крупицам проскальзывает через китайскую границу благодаря нелегальным торговцам, но ее влияние не достигает внутренних провинций. На южной границе, самой охраняемой в мире, сторожевые вышки и мины создают непреодолимый заслон: ни одно послание не достигает Северной Кореи, за исключением единичных переброшенных через колючую проволоку листовок, изобличающих преступления Ким. Семьи, разделенные со времени окончания войны в 1953 году, не имеют никаких известий о родственниках, живущих по ту сторону ДМЗ[2]. Так называется граница с колючей проволокой, которая все еще разделяет надвое Корейский полуостров. Меж двух обществ установилось забвение.

На следующий день после смерти Ким Ир Сена я, как и все, не сдержала слез. Мать рано утром отправила меня и Кымсун в горы собирать цветы. Это обязанность, которую мы, как и другие дети, исполняли в каждый день рождения наших руководителей. И худо бы нам пришлось, если бы мы вернулись с пустыми руками или, еще хуже, с желтыми цветами, тогда мы стали бы всеобщим посмешищем и понесли наказание от учителей: желтый цвет считается цветом наших американских врагов. Ведь мы верили, что все американцы — блондины!

Вечером 9 июля 1994 года, после набега детей, в округе не осталось ни одного растущего цветка.

Что касается меня, то после сбора цветов я вернулась, чтобы присутствовать на церемонии оплакивания в центре города, и посреди этой рыдающей толпы я, в свою очередь, тоже начала плакать. Я точно не знала, почему плачу, но чувствовала, что так нужно. Я была захвачена атмосферой. Помню, что стоявшая рядом со мной подруга не смогла дойти до этого состояния. «Она притворяется», — подумала я, глядя на одну-единственную жалкую слезку, выступившую на уголке ее века. Но выбора у девочки не было. Если бы ее глаза остались сухими, о ней могли плохо подумать.

Однако наша боль была искренней, мы любили Ким Ир Сена всем сердцем, так же, как и его преемника, Ким Чен Ира. Для нас они были как для других детей — Дед Мороз! Дни их рождения, 15 апреля и 16 февраля, для детей были волшебными. От наших руководителей мы получали килограмм сладостей. Уже накануне я была как на иголках, не могла уснуть. Утром, одетая в идеальную школьную форму, я гордо принесу домой свой подарок: большой прозрачный пластиковый пакет с надписью: «В этом мире нам больше нечего желать». Как я полагаю, таким способом нам давали понять, что нет никого счастливее нас… В пакете лежали жвачки, карамель, соевый мармелад в сахаре и печенье. Мечта! На обратном пути я прижимала к себе сокровище, завернутое в кусок ткани, который мне давала мать из осторожности, чтобы избежать лишней зависти.

Даже после приезда в Южную Корею мне потребовалось время, чтобы осознать правду. Я не хотела верить в то, что Ким Чен Ир был беспощадным диктатором. В Сеуле я прочла книгу японского повара, бежавшего в Токио после того, как он долгие годы готовил для Ким Чен Ира суши. Кендзи Фуджимото в деталях рассказал о жестокости и оргиях нашего руководителя. Это так далеко от образа святого защитника, который мне демонстрировали в школе, что поначалу я не могла поверить написанному.

Каждое утро в школе мы изучали один случай из примерной жизни Ким Чен Ира. Нам объясняли, что в день, когда он родился, звезда появилась над горой Пэкду, громадным вулканом, возле которого тысячелетиями селился наш народ. Это походило на волшебную сказку. Пели о добродетелях нашего освободителя Ким Ир Сена. Когда я, еще будучи ребенком, побывала в Пхеньяне, папа мне показал в парке, расположенном у реки Тэндонг, величественное дерево: на него, будучи маленьким мальчиком, забрался Ким Ир Сен, чтобы попытаться схватить радугу. Мне говорили, что именно в тот момент у него появилась идея устроить социалистическую революцию.

Сегодня весь этот обман испарился, и я со страхом смотрю в лицо истине. Теперь я знаю ужас трудовых лагерей в моей родной стране, где по меньшей мере 150 тысяч узников каждый день медленно умирают в то самое время, когда вы читаете эти строки. Я не знала о существовании лагерей, пока жила в Северной Корее; знала только, что люди исчезают. В Сеуле, слушая таких же, как и я, «перебежчиков», я поняла, что на самом деле наша страна — обширная тюрьма, в которой заключенные не сознают величины своего несчастья, так как прежде всего должны бороться за выживание.

Все эти вопросы вновь пришли мне на ум в ноябре 2010-го, когда Северная Корея внезапно подвергла бомбардировке южный остров в Желтом море. Всего в 70 километрах от Сеула от артиллерийских снарядов погибли четыре человека. Мы с сестрой сначала подумали о войне.

— Они сошли с ума! — сказала мне Кымсун.

Я, со своей стороны, не думаю, что случится большая война; равно я уверена в том, что правительство никогда не откажется ни от власти, ни от созданного втайне атомного оружия. И я спрашиваю себя, придется ли мне однажды вернуться в Северную Корею, освобожденную от тирании, нищеты и голода…

Тело у меня стало плотным, словно древесный сучок, но мне казалось, будто я вешу тонну. Я бессознательно тонула в замерзшей земле. Меня неотвратимо настигала ледяная темнота в квартире. У вялого ума больше не осталось сил бороться, а сердце лишилось мужества. Все было кончено, я больше не вздрагивала, услышав шаги на лестничной площадке. Декабрьским вечером 1997 года, в возрасте 11 лет, мое существование прекратится…