придавало правдоподобие их заявлениям о подлинном приобщении к советской действительности. Лиллиан Уолд, посетившая СССР в 1924 году по приглашению советского правительства, позже утверждала:

Мы увидели все, что захотели увидеть, и некоторые из самых интересных мест мы посещали вне программы и без сопровождения принимавшей нас стороны. Действительно, там очень чувствовалось всеобщее желание познакомить нас со всем, и особенно – с худшим, что у них имелось и что их очень тревожило[34].

Новые мужчины и новые женщины

Западных туристов в Советском Союзе притягивала не только сама возможность воочию увидеть общество в процессе трансформации, но и, что еще важнее, возможность самим переродиться в совершенно новой обстановке. Троцкий объявил целью большевистской революции выпуск «улучшенного издания человека»; как утверждал историк Йохен Хелльбек, «перековка человечества и строительство рая на земле составляли смысл существования коммунистического движения»[35].

На советских граждан оказывалось сильное давление, им предписывалось и внешне, и даже внутренне, наедине с собой, стремиться к идеалу, а становление идеального человека, внушали им, может произойти только при социализме. Но и конформизм давал плоды – вплоть до того, что большинство советских граждан искренне желали поверить в то, во что им велели верить. Посторонних тоже манили советская идеология и советский опыт. Вскоре после приезда в Москву в декабре 1934 года Полин Конер записала в дневнике:

С того момента, как я ступила на советскую землю, я почувствовала, что здесь все – особенное: воздух пах по-особому, и земля казалась какой-то особенной… Москва – самое волнующее, самое будоражащее место во всем мире[36].

Тех, кто солидаризировался с «движением», ощущение своей важной роли в истории «возвышало над обыденностью, делало гордыми, особенными и смелыми. Оно внушало нам мысль о том, что мы – лучше тех людей, кто не принадлежит к этому великому движению». И на советских граждан, и на заезжих иностранцев возможность «покончить с атомизированным существованием и ощутить себя частицей коллективного движения» оказывала мощную силу почти религиозного притяжения. Айседора Дункан вскоре после приезда в Советскую Россию в 1921 году заявила:

Москва – это чудо-город, и мученичество, претерпеваемое Россией, станет для будущего тем, чем стало когда-то распятие Господа Нашего. Человеческая душа сделается более прекрасной, щедрой и великой – о какой не мечтал даже Христос… Пророчества Бетховена, Ницше, Уолта Уитмена уже сбываются. Все люди станут братьями, их подхватит великая волна освобождения, которая только что зародилась здесь, в России[37].

Роза Пастор Стоукс, выросшая в ортодоксальной еврейской семье, но отрекшаяся от иудейских традиций ради коммунистического учения, писала о своей поездке в Москву в 1922 году (в качестве делегатки Четвертого конгресса Коммунистического интернационала) в похожем религиозном духе:

Если после долгих лет реакции, когда ваши глаза напрасно вперялись в черноту и не видели реявшего на ветру красного стяга, вы вдруг оказались бы на каком-то просторе, пророчащем миру приход Весны, куда с Востока, Запада и Юга десятками рек стекается человечество, уже не скованное льдами Зимы Угнетения, и перед вашими глазами сливается, колышется живая масса алых лент, безбрежная, как море, – что бы вы тогда ощутили? …Я – расплакалась. Не тихими, быстро просыхающими, пристойными слезами, нет, я плакала громко, мучительно: и с этими слезами из меня выходила вся горечь и вся сладость. Я рыдала и смеялась сквозь слезы. Все чувства, накопившиеся внутри меня за долгие годы борьбы на родине, прорывались наружу, когда моим глазам открывалась слава грядущей Зари[38].

Многие из тех, кого притягивал Советский Союз, изначально воспитывались в религиозной среде, а потом приходили к убеждению, что людям под силу изменить обстоятельства своего существования, так чтобы получить награду не в загробном мире, а уже в земной жизни. Анна Рочестер и Грейс Хатчинс – лесбийская пара, познакомившаяся благодаря участию в прогрессивных христианских организациях и затем примкнувшая к феминистскому движению, – считали, что «дух коммуниста, который не ищет личной славы для себя, а подчиняет свою частную жизнь интересам коммунизма», созвучен «риторике цельного человека», которую обе женщины изначально усвоили благодаря своей христианской вере[39]. Коммунизм стал чем-то вроде новой веры для светской эпохи, обретая материальное воплощение благодаря живому примеру новой России, где успехи, достигаемые при помощи науки и научного мышления, бросали вызов бесплотным основаниям религиозных верований.

У многих евреев с русскими корнями и Палестина, и Советский Союз пользовались большим спросом как места «волшебного паломничества»: обе земли манили утопическими обещаниями, обе соблазняли тем, что наряду с новыми цивилизациями там появлялись новые люди. Если Палестина звала к себе как еврейская прародина, то Советский Союз предлагал евреям с корнями, уходившими в Российскую империю, возможность пересмотреть – уже в свете «классовой и политической солидарности» – свою эмоциональную связь со страной, некогда прославившейся жестокими гонениями на евреев. Советский Союз объявил антисемитизм вне закона, и в 1934 году на советском Дальнем Востоке была создана Еврейская автономная область с центром в Биробиджане. Туда начали стекаться поселенцы из США, которые с энтузиазмом восприняли идею создания «территориального анклава, где светская еврейская культура с опорой на идиш и на принципы социализма могла бы послужить альтернативой Палестине». В самом деле, в глазах евреев, как и афроамериканцев, притягательность Советского Союза отчасти состояла в полном обессмысливании таких понятий, как расовая или национальная принадлежность. Луиза Томпсон была лишь одной из многих афроамериканцев, называвших Советский Союз «землей обетованной» из-за того, что там объявили об искоренении расизма[40].

Конечно, идеализировать Советский Союз было легче тем, кому не приходилось там жить – или, по крайней мере, не случалось там застрять. Туристы сетовали на тяжелые бытовые условия, но все их тяготы не шли ни в какое сравнение с теми лишениями, которые терпели советские граждане. И заезжие иностранцы, если они сохраняли свое родное гражданство, обычно имели одно преимущество: они знали, что всегда могут уехать. А вот Мэри Ледер, которую обстоятельства вынудили отказаться от американского гражданства, жалела об этом до конца жизни. Ледер приехала в Советский Союз в 1931 году, шестнадцатилетним подростком, вместе с родителями – русскими евреями-идеалистами, которые решили покинуть свой дом в Лос-Анджелесе и поселиться в Биробиджане. Вскоре Мэри поняла, что не может жить «черт знает где, на островке среди моря грязи», и в одиночку перебралась в Москву. Но там ей заявили, что на работу ее не примут без паспорта, а паспорт она оставила у родителей. Ледер телеграфировала отцу, и тот выслал ей паспорт заказным отправлением. Но отправление где-то бесследно затерялось. У девушки, желавшей получить работу, остался единственный выход: принять советское гражданство. А через пару лет, когда супруги Ледер решили уехать из СССР обратно, Мэри не разрешили выехать вместе с родителями. Она осталась в Советском Союзе и прожила там до 1964 года. Другим уроженкам Запада, принявшим советское гражданство, повезло меньше, чем Ледер: их ждали лагеря или смерть[41].

Даже тем иностранцам, которые задерживались в СССР всего на год или даже меньше, трудно было не замечать многих мрачных сторон послереволюционной жизни. У многих (если не у большинства) желание верить в лучшее явно пересиливало саму веру. Иными словами, они не столько верили в то, что обещания большевиков действительно сбываются, сколько испытывали желание думать, что все обстоит именно так. Таким образом люди пытались дать разумное объяснение вещам, с которыми в противном случае нельзя было бы примириться. «С каждым часом я делаюсь все краснее, – писала Джесси Ллойд в июле 1927 года из Москвы матери. – Правда, я слышала столько хорошего от некоммунистов, что я нахожусь под большим впечатлением». Она признавала, что аресты здесь – обычное дело, но, как сказал ей один русский товарищ, «в Америке буржуазия арестует множество рабочих. А здесь коммунисты арестуют некоторых буржуев»[42]. Милли Беннет писала подруге в 1932 году:

К России нужно подходить так же, как и к любой другой «вере». Просто убеждаешь себя в том,