Катю отдавали в кружки, но там ей вращаться не нравилось. Они занимали послешкольное время, в которое можно было отдыхать от людей. Катя однажды пыталась объяснить Ларе, что не может находиться в многочеловеческих пространствах: сразу сбегают силы, роняются мысли, а в голове больно стучит. Лара сказала, что Катя, наверное, не человек, потому что люди созданы для того, чтобы существовать вместе. Катя решила об этом не думать, а в кружках выкручивалась так: в английском, когда приходила её очередь читать текст, — молчала, на лёгкой атлетике, когда надо было разминаться или бежать, — стояла или медленно передвигала ноги, в музыкальную школу её и так не взяли — она не достала до ноты. После переговоров мамы с преподавателями папа сказал: «Не надо её никуда отдавать, она нас только позорит». С тех пор Катя навсегда вырвалась из кружков. Она догадывалась, что это пока единственная её победа.

Катя любила лепить, но в художественную школу проситься стеснялась, а пластилин в доме запретила ещё бабушка. Но без кружков у неё были свои любимые занятия. Она могла бы рассказать выросшему, что обожает:

1) лежать ночью на спине и смотреть, как на потолке, чуть освещённом коридорным светом, разводы от соседских заливов сливаются в города, горы, деревья, рыб, людей с головами животных, фигуры голых людей, изогнутые лестницы и сросшиеся сапоги;

2) стоять на кухне у окна, смотреть на облитый солнцем город и наблюдать, как время от времени из дыма заводской трубы высовывается гигантская остроносая змея, сползает наполовину по кирпичной покатой стене и хватает пастью мимоидущих людей и собак;

3) заходить в свой двор и поднимать голову на древний акведук, который образовывался на месте трансформаторной будки, автостоянки и всей детской площадки;

4) в дни без акведука, пересекая детскую площадку, останавливаться и давать дорогу ржавой лазалке, которая самоуверенно скачет мимо и фырчит;

5) выходить на пятом или шестом этаже, и карабкаться пешком по лестнице, убегая от кашляющей собаки с лысой человеческой головой, и всегда успевать захлопнуть металлическую дверь перед самым её носом.

Про все эти свои любимые дела Катя могла порассказывать выросшему, но разве всё это можно было выдать за хобби?

Катя опомнилась. За окном, оказывается, уже выключили свет. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы время, наоборот, потянулось и окончательный вечер совсем не наступил. Она знала, что остановить его невозможно, он летел на неё, уродливый, злой, зубастый и противно родной. В коридоре заковырялся ключ, потом дверь выдохнула и впустила маму. Катя осторожно вышла ей навстречу. Мама обычная послерабочая — уставшая, бледная, помятая в электричке телами других выросших. Катя сразу поняла по маминому лицу, что про Ларин пострадавший телефон она ничего не знает. Может, Алина Алексеевна решила пождать до вечера и позвонить на домашний.

— Привет, ты чего на сообщения не отвечаешь? — это спросила мама.

— Телефон в другой комнате забыла, — это ответила Катя и отправилась его искать.

Мама сняла дублёнку, шарф и шапку в коридоре, помыла лицо и руки в ванной и, покачиваясь, пошла на кухню готовить. Катя поняла, что давно уже не видела и не слышала своего телефона. От этого стало даже радостно, потому что невыросшие в школе часто потешались над ней из-за этих пятнашек. Если телефон исчез, может быть, родители купят ей тогда новый и бескнопочный. Катя честно осмотрела все подозреваемые места: рюкзак, стол в её комнате, её кровать, кресло в родительской комнате… Отправилась на кухню.

— Катя, зачем ты это сделала? — тихим голосом спросила мама.

Катино сердце сжалось в кулак и принялось дубасить окружающие органы. Мама стояла к ней спиной перед открытым навесным шкафом.

— Я-а-а-а… — это протянула Катя.

Мама повернулась строгим лицом. Катя аккуратно вытянула шею, подошла к шкафу и увидела что-то удивительное. Стеклянные мамины банки с крупами и прочими рассыпчатыми штуками будто помешались. В ёмкость с рисом была досыпана соль, в ёмкость с гречкой — сахар, в ёмкости с манкой желтел горох. На всех банках плотно сидели крышки, а на полке не валялось ни одной горошинки, рисинки, маночки и ничего такого другого.

— Это не я, — сразу и честно ответила Катя.

— А кто, Пушкин? — спросила мама с такой интонацией, которая означала, что у неё не осталось сил на то, чтобы ругаться.

Пушкина Катя ненавидела сегодня почти так же, как Сомова. Это Пушкин записал историю про тучу как на уроке математики — в столбик, — и поэтому Катя получила кол.

Мама вытащила все банки с полки и принялась медленно пересыпать их содержимое в изначальные ёмкости. Катя протянула руки, чтобы помочь. Мама не смотрела на неё. Сразу захотелось хныкать от обиды. Столько плохого плюс такая неправда. Катя точно помнила, что ела сегодня холодные макароны, но крупы не мешала. Она ушла в свою комнату. В глазах копились слёзы. Стены шатались от стоячей воды, а обойные цветы выпирали из стен и падали на пол. Катя замахнулась на один из них, чихнула и вдруг поняла, что у неё есть шанс сделать так, чтобы настоящий вечер наступил ещё позже.

— Мам, я пойду покатаюсь с горки! — это Катя, уже одетая в пуховик, заявила на пороге кухни.

— Телефон не забудь, — бесцветно ответила мама с мёртвыми рыбинами в руках.

— А он не заряжен! Я недолго! — И Катя выбежала во двор.

На улице Катя занялась растягиванием времени. Она каталась с горки не одна, а поочерёдно с другими тремя невыросшими людьми чуть её младше. Они перекидывались смешками и передавали из варежки в перчатку пластиковую доску для катания. Катя каталась на попе, подкладывая под неё пуховик. Железная горка росла высоко в черноту, съезжалось с неё долго и весело.

Свет горел на кухне, где мама делала ужин, окно родительской комнаты темнело, значит, папы ещё не было. Каждый день Катя клала дневник на стол в своей комнате. Так они условились, чтобы папа не тратил своё время на выколупывание его из рюкзака.

Ещё одна пачка невыросших людей играла без коньков в хоккей на замёрзшем асфальте. Они хохотали и перешвыривались плохими словами. Когда одно из таких шайбой долетало до горочных, девочка в синем дутом комбинезоне строго замирала. На безопасном расстоянии от хоккеистов, на затоптанном снеге, похожем на пломбир с шоколадной стружкой, стоял крупный снеговик и качал ветками-протезами. Двое выросших на противоложных сторонах двора гуляли с собаками: один с колли, другой с незаметной в снегу таксой.

У подножия горки появился выросший человек в джинсах и длинном чёрном пальто.

— Катенька! — это он произнёс в сторону горки.

Катя оглянулась, выпуская удивлённые столбы пара изо рта.

— Папа! — это радостно крикнула ему девочка в комбинезоне и скатилась с горки прямо к нему в руки.

Все горочные, кроме Кати, попрощались с Катенькой. Они остались кататься втроём. Катя, девочка в шапке с медвежьими ушами и шмыгающий носом мальчик. Каждый раз перед спуском, перед тем как толкнуться и полететь вниз, мальчик этот производил особенно значительный шмыг. У Кати замёрз низ, она хотела попросить у горочных пластиковую доску, но боялась. Колли сцепилась с бродячим псом. Их лай стукался о дома и, словно по стенкам колодца, карабкался в чёрное небо. Там отреагировали и включили снег.