Раннее утро, мы не завтракали. Спина у меня уже разламывалась. Подскакивая на сиденье в кабине пикапа, я мысленно сам себе “повествовал о Гаити”. Эту так называемую дорогу построили в начале XX века, во время первой американской оккупации Гаити. Строительством руководила морпехота США. Для выполнения этой задачи они возродили систему corvee, трудовой повинности – пережиток рабовладельческой эпохи. Крестьяне Центрального плато подняли мятеж, который морские пехотинцы беспощадно подавили. Фармер показал мне фотографию в книге: мобилизованный на дорожные работы крестьянин, обвиненный в бунтарстве, наказан гаитянскими жандармами, действовавшими по указке американцев. У распростертого на земле мужчины отрезаны обе руки.

Сейчас дорога являла взору картины менее пронзительные, но все же довольно мрачные для шести утра – истощенные попрошайки, босоногие детишки, волокущие канистры с водой. Через трясущееся ветровое стекло я заметил тощего мужичка в соломенной шляпе верхом на заморенном гаитянском пони. Он сидел в традиционном местном седле, сделанном из соломы и, казалось, нарочно придуманном для того, чтобы стирать в кровь спины ослов и лошадок. Всадник пинал пони по торчащим ребрам – наверное, торопился приступить к работе на каменистом, бесплодном клочке какого-нибудь близлежащего поля, чтобы его дети сегодня хоть разок поели. Я ломал голову, пытаясь придумать, как истолковать дорожные впечатления в утешительном ключе, а заодно, если уж честно, чего бы такого впечатляющего сказать Фармеру. В памяти всплыл ошметок уроков религии. Я произнес:

– Если вы сделали это меньшему из них, то сделали и мне.

– Матфей, двадцать пятая, – откликнулся Фармер и поправил: – Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. – И стал цитировать ту же главу: – Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня, был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. А потом, – добавил он, – там говорится, что, так как вы не сделали всего этого, вам крышка. – Он улыбнулся, лихо объезжая очередную гигантскую выбоину на нашем пути.

Разговор не клеился, и поездка протекала без приключений, пока мы не добрались до спуска по Морн-Кабри. Под нами расстилалась некогда плодородная, а ныне ощелоченная Плэйн-дю-Кюль-де-Сак, а за ней уже виднелся Порт-о-Пренс. Здесь был самый опасный участок дороги, территория kwazman. Фармер разъяснил мне это понятие:

– Когда навстречу попадается другой грузовик или что-нибудь вроде валуна, который мы только что чуть не задели, и дело кончается плохо, это и есть kwazman.

Впереди как раз наблюдались последствия kwazman”a – перевернутый грузовичок лежал на внутренней обочине, недалеко от того места, где семнадцать лет назад Пол и Офелия увидели мертвую женщину с манго. Фармер затормозил и вгляделся сквозь ветровое стекло в место аварии. Но людей вокруг машины не было, трупов на земле тоже – на сей раз.

– Похоже, никто не пострадал, – сказал мне Фармер по-английски, а потом повторил то же самое по-креольски для сидящих сзади гаитян.

Один из них ответил:

– Ну, может, на ком-то из пассажиров лежало сильное проклятие и он воспользовался оказией, чтоб умереть.

Фармер со смехом перевел мне сказанное и, все еще смеясь, поехал дальше. Первую остановку он сделал у тюрьмы в Круа-де-Буке, пригороде Порт-о-Пренса. Один из квадратиков без галочки в его текущем списке дел стоял напротив пункта “Пресечение заключения”. Сын одного из крестьян, сидевших у нас кузове, уехал из родной деревни Кэ-Эпен и работал в столице охранником. Недавно юношу арестовали по подозрению в убийстве. Фармер уже нанял ему адвоката. В тюрьму он сегодня завернул, чтобы дать отцу возможность поговорить с сыном.

Сержант за стойкой дежурного сказал:

– Вам сюда нельзя.

Положив руку ему на плечо, Фармер заговорил с ним. И добился, чтобы нас пропустили. Свет в камере, где томился наш узник, не горел. В полумраке помещения я насчитал не меньше тридцати молодых заключенных. Ближе к свету десяток лиц выглядывали из-за прутьев решетки.

– Привет, – поздоровался Фармер.

– Здрасьте, док, – отозвался многоголосый хор.

Несколько человек подняли руки и приветственно пошевелили пальцами. Из камеры неслось жуткое зловоние – запахи пота, несвежего дыхания, мочи и дерьма. Сын подошел к решетке, заговорил с отцом. Потом старик отошел в сторонку, не сводя глаз со своего чада. Фармер тоже немного побеседовал с юношей, объяснил насчет адвоката.

Мы вышли на улицу. Пикап не пожелал заводиться. Пассажиры из Канжи и я вылезли и принялись его толкать. Двигатель ожил. Мы забрались обратно.

– Вот вам и отъезжающий принц на белом коне, – заметил Фармер. – Был болен, в темнице был, был наг, и одели Меня, и так далее. С этим разобрались. Единственное, – продолжил он, – что держит меня на плаву среди этого дерьма про экономическую эффективность: если б я спас хоть одного пациента за всю жизнь, уже было бы неплохо. Итак, на что ты потратил свои дни? Я спас Мишелу, я вытащил парня из тюрьмы. Везунчик. – И добавил: – Я копаюсь в дерьме ради шанса спасти миллионы.

Мы еще заехали по делу в центр, потом направились в аэропорт. Чем ближе мы подъезжали, тем теснее стояли вдоль замусоренных обочин женщины и дети, торгующие газировкой, фруктами и всякими побрякушками. Фармер заметил впереди сломанную машину, которую толкали выбравшиеся из нее водитель и пассажиры. Он обогнул место аварии.

– Согрешил ли я? Но в двадцать пятой главе у Матфея ничего не говорится о… – Он громко произнес нараспев: – Сломалась повозка Моя, и вы подтолкнули Меня.

Заторы, как водится, были кошмарные. Когда прилетал или улетал большой самолет, аэропорт непременно осаждали толпы людей, хотя большую их часть ничего здесь не держало, кроме надежды. На этом шовчике между мирами собирались не только таксисты, жаждущие клиентов, но и дети, и старики, и женщины, опирающиеся на палки, и калеки без рук или ног. Все они налегали на заграждения, кричали и махали выходящим пассажирам. Внимание Фармера привлек плакат на стене главного терминала, повешенный для иностранцев в минувший туристическим сезон. Надпись на английском языке гласила:

СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА

И ВСЕГО НАИЛУЧШЕГО

В НОВОМ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ

2000

А под ней был нарисован северный олень.

– Ох ты, – сказал Фармер. – Представитель местной фауны[6]. Бедные гаитяне. Храни гаитян, Господи. Они так стараются.

В самолете мое уныние немного развеялось, но я видел, что Фармеру покидать Гаити нелегко.

– Вы и я, мы можем уезжать отсюда, когда хотим. А ведь большинство гаитян никогда никуда не поедут, представляете? – сказал он мне, когда мы шли на посадку.