— Теперь в связи с этим что-то изменится?

— Изменится. Я буду настаивать, чтобы мои близкие обращались впредь со мной не как с тяжелобольной, а как с равной себе. Без жалости! — Она подумала и поправилась: — Это не значит безжалостно, но и без снисходительности, понимаешь?

— Понимаю, — медленно проговорила Маша. — Что ж, я собиралась с тобой поговорить, но как ты правильно заметила, все выбирала время, подбирала слова, чтобы рассказ мой был помягче, поделикатнее… А раз ты дала мне зеленый свет…

— Дала! — кивнула Таня, какой-то частью сознания ужаснувшись принятому решению; ей казалось, что теперь Маша скажет ей нечто, после чего мир рухнет.

— Знаешь, пойдем лучше в гостиную, — предложила Маша. — Во время жесткой беседы хорошо сидеть на чем-нибудь мягком.

— Но ты же сама любишь все проблемы решать на кухне.

— Я тоже вдруг взглянула на нас с тобой со стороны. Сидим на этих табуретках, как куры на насесте.

Таня подумала, что на самом деле Маша не хочет, чтобы яркая кухонная лампа высвечивала ее лицо, когда она станет говорить ей что-то неприятное. Иначе она бы не стала оттягивать так называемый момент истины.

В гостиной Маша полезла в сервант, достала небольшую плоскую бутылочку с зеленым ликером и налила его в две крошечные рюмочки. Опять! Опять Маша начинает разговор со спиртного. Нет, недаром Таня беспокоилась. В этом есть что-то подозрительное. «Или чересчур важное для Маши, так что ей даже трудно справиться со своим волнением!» — предположил ее внутренний голос.

— Для храбрости, — словно в ответ на ее мысль криво усмехнулась Маша. — Ну ладно, тяни не тяни, а ответ держать придется. В общем, слушай. Помнишь, год назад мой шеф попросил меня приехать в деревню, где он с семьей отдыхал, чтобы я посмотрела его племянника — сына сестры. У мальчика вдруг начались припадки — что-то похожее на эпилепсию, а местные врачи не могли определить, отчего вдруг это происходит со здоровым по всем параметрам ребенком…

— Помню. Ты так подробно рассказываешь, как будто у меня прогрессирующий склероз. Тогда ты еще размышляла, на чем поехать: на автобусе или на электричке, а я попросила Леньку тебя отвезти. До этой самой деревне было, помнится, километров сто.

— Сто двадцать, — для чего-то уточнила Маша.

— Это имеет какое-то значение?

— Нет, конечно. Потом я поняла, что шеф решил мною похвастаться перед местными врачами. С одним из них он когда-то учился в школе. Коллеги заспорили так, что едва не подрались, для разрешения спора потребовалась третья сторона. Я его не подвела, но не в этом дело.

— А в чем? — спросила Таня.

— После своеобразного медицинского консилиума, когда мой диагноз подтвердился, состоялось наше российское застолье. Никто даже слушать не хотел, что мой водитель — Каретников — торопится. Говорили даже, что, если он так торопится, пусть едет один, а меня уж как-нибудь довезут, такое медицинское светило. Леня сказал, чтобы я не дергалась, мол, дела его подождут, ну и я усугубила. Как следует. Обратно мы поехали, уже когда стемнело.

— Помню, вы вернулись за полночь.

Маша замолчала.

— Ну и что, что с вами случилось? — заторопила ее Таня.

— Случилось, — эхом повторила Маша. — Я отдалась твоему мужу.

Она с трудом выговорила это и выдохнула, как будто выпустила из себя скопившийся внутри и не находящий выхода воздух. Но это был смрадный воздух. И теперь уже Таня задохнулась.

— Ты? Ты тоже предала меня?!

— Тоже? — с вызовом выговорила Маша. — Ты имеешь в виду несчастного Михаила, которого просто взяла и приговорила? Без суда и следствия. Кто ты такая, чтобы даже не судить — как раз на суд ты себе времени не отводишь, — а карать других? Почему ты даже не дала мне возможность оправдаться, попросить у тебя прощения? Человек без недостатков? Та, которой не в чем себя упрекнуть. Тогда дай мне автограф, потому что прежде я ошибочно полагала, что подобных людей на свете нет!

Какой-то частью сознания Таня понимала, что Маша допускает такой тон и даже нападает на нее всего лишь от волнения. Ее мозг срабатывает на самозащиту, но рассуждать и оправдывать сестру она больше не могла, потому что какая-то первобытная ярость бросилась ей в голову. И здесь уже ни о каком трезвом рассудке не могло быть и речи.

— Так ты хотела попросить у меня прощения? И поэтому ты поишь меня своим поганым ликером из таких вот миленьких рюмочек?

Она с яростью метнула ни в чем не повинный хрустальный сосудик в стену, и на ней расплылось мокрое пятно.

— У тебя моющиеся обои, — сквозь зубы процедила Таня, — так что прощения за испорченный интерьер я не прошу!

Она увидела испуганные глаза Маши, но поняла, что это испуг не сестры, а врача, который неправильно рассчитал дозу лекарства для своего пациента. Что она ждет от Тани: обморока, истерики?.. Она встала и пошла прочь.

— Таня, — прозвучал за спиной слабый возглас сестры, но она не обернулась.

Кто-то внутри ее тщетно вопил: «Что ты делаешь, опомнись!» Но она не остановилась, не одумалась. Чего тогда было приставать к Маше: расскажи да расскажи. И еще позволять себе красивые жесты вроде того, что она заранее сестру прощает. В таком случае надо быть готовой ко всему…

К счастью, Шурка не видела, как она вбежала в дом, как и ее перекошенного лица: Маша! И Маша тоже!

«Тоже» было понятно ей, а другим она бы не стала объяснять. «Тоже» — значит Тане на роду написано быть предаваемой самыми близкими ей людьми.

Сначала любимый муж, а теперь сестра…

Причем Таня не думала, что ей изменил Ленька. Если честно, она этому и не удивилась. Тем более стало ясно, что он на Машу смотрит недаром, вспоминает минуты сладостные… Ишь, она говорит как пишет!.. Она, значит, выпила лишнего, а так бы, по-трезвому, — ни-ни!

Вот, отвлеклась…

Ах да, ее не покоробила супружеская неверность и второго мужа, а поступок сестры не то чтобы поверг в изумление… опять странная книжная фраза. Определенно, сегодня у Татьяны склонность к литературным штампам прорезалась, раньше вроде за собой не замечала.

Но не будем обращать внимания… Значит, говоря обычным языком, произошло то, чего Таня не ожидала, и от этого в ее душе светлый образ сестры померк. «Маша, святая, чистая, страстотерпица… Не останавливайся, продолжай про страстотерпицу… и где только это слово откопала!… оказалась обычной… Эй, не очень-то словами разбрасывайся! Выбирай выражения. Обидели ее…» Выходит, Таня так и считала, что страстотерпицей сестра будет всю оставшуюся жизнь? Ей как бы на роду написано. А Тане — быть высшей судией. Поскольку она — святая Татьяна. Интересно, есть такая святая?

— Подлость, какая подлость! — повторяла, расхаживая по своей спальне — здесь никто ее не застанет врасплох, — Таня, но уже без прежней убежденности.

Интересно, что сказал бы Валентин? Как применил бы к этому случаю свою формулу неверности? Ленька как Ленька. Наверное, он бы своего не упустил, будь на месте Маши какая-нибудь Катя или та же Света… Но Маша.