– Книжки забери себе, – произнес он, – помнишь, я тебе говорил, что у меня в тумбочке отличные книжки?

– Помню, – ответила я, с усилием разжимая помертвевшие губы.

Толик с досадой поглядел на дверь.

– Ну где они там? Провалились, что ли?

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – догадалась я.

– Нет, что ты! – Он кисло улыбнулся. – Сиди, пожалуйста. Спасибо, что приехала меня навестить.

– Не за что. – Я чувствовала себя так, будто умерла. Да я и действительно умерла, не представляя, как буду дальше жить.

Толик уйдет. Он теперь здоров, ему больше не нужна прислуга, и жилетка для слез тоже. У него будет своя жизнь, новые друзья, девушки, благополучные и взрослые, из того круга, в котором он привык общаться. А про меня, бродяжку и дочь алкоголиков, позабудет, как про дурной сон.

Зачем же Светка обманывала меня, ведь она знала, что все так и будет! Жалела меня, наивную идиотку, вешала лапшу на уши, вселяя напрасную надежду?

Я встала.

– Пойду гляну, где Марина Ивановна.

– Иди. – Толик явно обрадовался.

Я вышла в коридор. Навстречу мне шли директриса и шофер.

– Уже наговорились? – Марина Ивановна окинула меня удивленным взглядом. – Быстро! Стоило ехать так далеко, чтобы побеседовать десять минут. Что тебе сказал Волков?

– Его выпишут через месяц.

– Верно. Я только что общалась с врачом. Он сказал, что дела у Толика идут очень даже неплохо, скорее всего, через пару месяцев он сможет стать совершенно самостоятельным. Ты… ты не рада этому? – Она вдруг внимательно вгляделась в мое лицо.

– Почему? Рада.

– Вид у тебя какой-то похоронный. Надеялась, что он вечно будет прикован к коляске, а стало быть, и к тебе?

Я молчала, кусая губы, чтобы не зареветь. Марина Ивановна мягко коснулась моего плеча.

– Пойми, Василиса, вы не пара друг другу. Ваши пути рано или поздно должны были разойтись. Сейчас как раз такой момент. И слава богу, что Волков уйдет из интерната, ему у нас совсем не место. – Она легонько потормошила меня, однако я продолжала стоять как каменная статуя.

– Эй, чем горевать, поехали лучше куда собирались! – встрепенулся Геннадий Георгиевич. – Еще только второй час, везде поспеем.

– Верно, поезжайте, – согласилась Марина Ивановна. – Только не задерживайтесь, без четверти пять чтобы были возле больницы как штык.

– Будем, – бодро заверил Геннадий Георгиевич.

Он взял меня в охапку, словно тряпичную куклу, и потащил в лифт.

Мы гуляли по самому центру Москвы, любовались Арбатом, потом мимо Александровского сада прошли на Красную площадь. Я впервые увидела собор Василия Блаженного не на открытке, а воочию, слушала бой кремлевских курантов, стоя вблизи Спасской башни.

Мороз спал, под ногами хлюпала грязноватая снежная кашица, по небу медленно плыли розово-сиреневые облака.

– Хочешь мороженого? – спросил Геннадий Георгиевич.

– Хочу.

Он купил мне эскимо в яркой глянцевой упаковке, твердое и ледяное. Я откусила от шоколадной глазури, и у меня заломило зубы.

– Улыбнись, – попросил Геннадий Георгиевич. – Ведь у тебя вся жизнь впереди. Будешь учиться на курсах, потом поедешь в Москву. Может, ученой станешь, кто знает. А любовь еще встретишь, настоящую, ту, о которой кино снимают. Поверь мне, старику.

Я глянула на его круглое, добродушное лицо и слабо улыбнулась.

– Какой же старик? Вы еще молодой.

Он засмеялся.

– По сравнению с тобой я уже старый, даже древний. Скоро стукнет пятьдесят. А у тебя, Василиска, сейчас самый прекрасный возраст. Юность, блин! Пора исполнения желаний. – Он шутливо надавил мне на нос. – Ну вот, хоть немного развеселилась. А то бродишь сама не своя, точно в воду опущенная.

Мы еще немного погуляли, затем сели в машину и поехали назад, в больницу. Марина Ивановна уже ждала нас у ограды.

– Ну как? Понравилось?

Я молча кивнула.

– Вот и отлично. Едем, живее. – Марина Ивановна полезла в кабину «Газели».

28

Сколько бы мне ни твердили о том, что мы с Толиком не пара, я не могла поверить в его предательство. Все время надеялась: он опомнится, приедет в интернат, скажет Марине Ивановне, что не может без меня, попросит отпустить к нему насовсем.

Мы неминуемо должны были увидеться хотя бы еще раз. У Толика в интернате оставались не только обещанные мне злосчастные книги, но и масса других вещей, за которыми он бы рано или поздно вернулся. Оставалось только ждать, когда его выпишут из больницы.

Со слов Жанны я знала, что Толик поправляется и ходит с каждым днем все уверенней. К началу февраля он уже мог самостоятельно гулять в больничном дворе.

Я больше не ездила к нему, но если бы даже захотела это сделать, Марина Ивановна отказалась бы взять меня с собой.

Анфиса все болела и болела, и на ее место пришлось брать новую воспитательницу. Та оказалась грубоватой и неотесанной теткой лет сорока, не умеющей сладить со своим голосом – резким и насквозь прокуренным.

Когда по утрам она приходила будить нас, я каждый раз вздрагивала: со сна мне казалось, что это орет мать, а я снова стала маленькой и живу в коммуналке.

Светка вовсе отбилась от рук, появлялась в интернате от случая к случаю, и я опасалась, что Марина Ивановна не станет ждать обещанного срока, а вытурит ее прямо сейчас.

Маринка совсем исхудала, почти перестала общаться с кем бы то ни было, сидела в инвалидной коляске с расческой в руке, как гейневская Лорелея, и улыбалась жутковатой отрешенной улыбкой.

Одна Людка чувствовала себя неплохо: отрастила длинные волосы, стала легонько подводить глаза. На губах ее вместо вечной шелухи от семечек теперь блестела бесцветная помада – Людкина тетка по совместительству устроилась работать в косметическую фирму и снабжала племянницу недорогой, но качественной продукцией.

Характер у Людки тоже изменился к лучшему, она стала более общительной, приветливой, не сидела больше, забившись в угол кровати, как мышь, а охотно участвовала в разговорах…

Проскочил февраль, начался март, а Толик все не появлялся. Жанна говорила, врачи хотят сделать контрольные снимки и убедиться, что паралич не наступит вновь. Для этого нужно было, чтобы прошло определенное время.

Наступил мой пятнадцатый день рождения, но в отсутствие Анфисы справлять его не стали, просто почаевничали вечером в палате тесной компанией. Жанна подарила мне кофточку, Людка – шампунь и мыло, а Светка – кокетливые сережки-гвоздики. Влада на наш девичник я не приглашала, да он и не напрашивался.

В конце марта я снова увидела один из своих странных снов, однако он отличался от всех предыдущих. В нем фигурировал Толик – во сне я точно знала, что это он. Мы спорили о