Одежда Сергея никак не соответствовала московской погоде, и нужно было немедленно искать пристанище.

Он выбрал «Гранд-отель», его старый трехэтажный корпус, притаившийся позади нового, вонзающегося в тучи своими гранями золотистого стекла и выходящего фасадом на Манежную площадь.

Когда-то ему уже довелось жить здесь несколько дней, и гостиница запомнилась старомодным уютом и некоторой, если так можно выразиться, трущобностью, в хорошем смысле слова. Сквозные коридоры, полутемные и сводчатые, тянулись вдоль этажей на добрую сотню метров каждый, соединяясь в самых неожиданных местах поперечными проходами и мраморными лестницами с наполовину стертыми ступеньками.

Создавалось впечатление, что в этом лабиринте очень легко затеряться, да и такое количество непрерывно заезжающих и выбывающих постояльцев лишало каждого из них индивидуальности.

Истинный людской муравейник, в котором населяющее его человекообразное насекомое выбегает поутру из отведенной ячейки, торопится раствориться в департаментах, конторах, банках, магазинах города-муравейника высшего порядка, а вечером, изнуренное дневными трудами, мечтает лишь о том, как бы скорее повалиться в постель или приступить к скромному веселью в десятках гостиничных ресторанчиков, трактиров, буфетов и бильярдных с подачей спиртных напитков.

Кому в таких условиях дело до еще одного существа, влившегося на краткий срок в здешнее сообщество…

Господин Узиель Гал, инженер из Иерусалима, прибывший в Москву по коммерческим делам, снял крошечный, но двухкомнатный номер окнами на Театральную площадь и Петровку, в самом углу левого бельэтажа. По телефону осведомился у коридорного, работает ли в отеле сауна, с удовольствием услышал, что к услугам господ постояльцев не только сауна, но и русские, и турецкие бани, а для любителей есть даже и узбекский «хаммом».

Что такое «хаммом», он знал, поскольку послужил в свое время в Средней Азии, но сегодня такая экзотика его не влекла. Турецкие — это как раз то, что нужно, решил Тарханов и начал собирать узелочек с бельем.

В предбаннике он впервые за трое суток разделся и отважно шагнул в овальный, пышущий жаром зал, забрался на самый верхний ярус. Распростерся на горячей мраморной скамье так, чтобы только глаза и верхняя часть головы выступали над непроницаемой пеленой содового пара. Интересное зрелище — словно летишь в самолете вдоль верхней кромки облаков. А заодно и видно, не появится ли вдруг поблизости еще чья-нибудь голова. Нью-йоркские комплексы продолжали действовать.

Впрочем, хотя бы сейчас стоит наплевать и забыть.

Как приятно и даже необходимо утомленному битвами воину распарить старые кости и покрытое рубцами и шрамами тело. Тем более — душу.

Вчера ты был неизвестно где, не знал, выживешь ли или останешься в чужой земле (красивость, естественно, правильнее было бы сказать — в чужом морге), а теперь сидишь вот здесь, предвкушаешь грядущую рюмочку с пристойной московской закуской и думаешь — а ведь все равно хорошо жить на свете, господа!

Сейчас он как следует отмякнет, потом пойдет на сладкие мучения к турку-массажисту, который станет «ломать ему члены, вытягивать суставы, бить сильно кулаком, но так, чтобы не чувствовать ни малейшей боли, но удивительное облегчение. (Азиатские банщики приходят иногда в восторг, вспрыгивают вам на плечи, скользят ногами по бедрам и пляшут на спине вприсядку e sempre bene.) После сего будет долго тереть шерстяной рукавицей и, сильно оплескав теплой водой, станет умывать намыленным полотняным пузырем. Ощущение неизъяснимое: горячее мыло обтекает вас, как воздух!»[31]

После пузыря банщик отпустил Тарханова в бассейн. Тем и кончилась церемония.

Отдохнувший и настроенный благостно, по боковой лестнице, избегая лифта, Сергей вернулся в свой номер, выпил давно чаемую рюмку водки, а потом и вторую, но в буфет идти сил уже не имел.

Проверил прочность запоров на двери, окнах, пересчитал патроны в обоймах пистолета и позволил себе, наконец, заснуть, ни о чем более не думая. И отключил внутренний будильник, чтобы спать завтра без ограничений, до упора.

С утра, как любой нормальный человек, вернувшийся в Москву после долгого отсутствия, Сергей отправился гулять по Первопрестольной. Проходя сквозь арку Иверской часовни, он машинально перекрестился и тут же сообразил, что жест этот мало совмещается с его нынешней легендой. Сейчас это роли не играет, но вообще-то впредь следует быть повнимательней.

Гражданским, никому во всем огромном городе не известным человеком, при деньгах и без каких-либо забот, чувствовать себя было необыкновенно приятно.

Однако несколько омрачали радость жизни размышления о будущем, которое Тарханов представлял довольно смутно. Звонить по оставленному Чекменевым номеру ему активно не хотелось. Он понимал, что тут его свобода и закончится. Жизненный опыт подсказывал, что не из голого альтруизма столько людей приняли в нем участие, нарушая законы нескольких государств и рискуя жизнями многих людей. Обязательно найдут ему занятие, и вряд ли оно будет синекурой. Но тут уж ничего не поделаешь, взялся за гуж, и так далее…

Интересно было бы разыскать доктора Ляхова и узнать, как устроились дела у него. При последней встрече Вадим намекнул, что в ближайшее время вылетает в Россию, и тоже инкогнито, только под каким именем, еще не знает. Своей предстоящей судьбы Тарханов не знал тем более и все же предложил, если получится, подать друг другу весточку.

— А как? — спросил Ляхов.

Действительно, как, не зная ни будущих имен друг друга, ни места, где доведется оказаться?

И все же Тарханов придумал.

Нет документов — ну и бог с ними. У него имелся талисман, расставаться с которым он не собирался ни при каких обстоятельствах. Кроме тех, когда вопрос встречи с другом уже не будет актуальным.

Российский царский бумажный рубль, так называемый брутовский. Еще до Мировой войны кассир Государственного банка Брут, попавшийся на каком-то крупном мошенничестве, повесился, и судьба управляющего банком Плеске тоже была печальной. Естественно, что подписанные ими банкноты пользовались репутацией талисманов и высоко ценились среди карточных игроков, каковым был и капитан Тарханов.

В свое время он отдал за него сто полновесных нынешних, на которые можно было пару раз хорошо поужинать с дамой в высококлассном ресторане.

— Если сможешь — оставь записочки на Главпочтамтах Москвы и Петрограда, до востребования, предъявителю рубля серии НА-004711. Номерок-то тоже раз в раз, как на «Тройном одеколоне». Специально не придумаешь.

На конверте пометь — хранить бессрочно. Вдруг да сумею получить. А в записочке изобрази, где и как тебя искать…

Сейчас, конечно, рано еще идти на почту, едва две недели прошло после их прощания, к тому же Тарханов успел «умереть», но в конце месяца уже можно будет наудачу наведаться.