Чувствуя уважение к себе, свою нужность, свою значимость, понимая, что ей доверяют самое дорогое, няня так проникалась сознанием своего долга и высокого положения семьи, что в отстаивании родовых ценностей порой была строже и принципиальнее своих господ. Няня следила за тем, чтобы при детях никто не смел ругаться, не сказал бы ничего неприличного, охраняла детей не только от физической, но и от нравственной порчи, пресекала на корню любые «мужицкие замашки» своих воспитанников.

Сегодня спросили бы: «Не слишком ли много няня на себя берет?» А тогда это считалось нормальным, ведь няня была для ребенка, по сути, второй мамой, с теми же правами и той же ответственностью, она была полноправным членом семьи, а не «временно исполняющим обязанности няни».

У нянь, как правило, были собственные представления о воспитании, которые порой расходились с родительскими, и тогда няня даже могла позволить себе спорить с господами. В книге Феррана приводится рассказ эмигрантки Надежды Корелиной о том, как ее няня Анна Ивановна «во время прогулок могла сорвать несколько морковок в чужом огороде, дома их мыла и давала деткам погрызть. Мать постоянно делала ей выговоры: “Няня, ну как же вам не стыдно воровать, вы совершаете грех, нарушаете божью заповедь”. — “Как так воровать? — парировала няня. — Как будто это для меня. Я взяла это для детей. Как это овощи принадлежат другому? Они принадлежат Господу Богу, а Бог не против того, чтобы их брали для детей”. И переубедить няню было невозможно».

Если родители рано умирали, именно няня зачастую становилась хранителем традиций, старшей женщиной в доме. Она могла одернуть воспитанника, напомнив ему о том, как было принято в семье делать то-то и то-то, как подобает вести себя дворянскому отпрыску, как поступали в таких случаях его отец или матушка и т. д.

Князь Евгений Николаевич Трубецкой рассказывает, что у его няни Федосьи Степановны преданность семье и детям ассоциировалась с гордостью за дворянский род. Она чувствовала себя не просто няней, а няней Трубецких и даже придумала себе эпитет — «няня семьи и наследников». Однажды она подарила младшему брату Евгения часы и сказала: «Когда, Гришенька, ты меня похоронишь, и тебя спросят, кого ты, Трубецкой третий, хоронишь, ты ответишь — няню, но не просто няню, а няню семьи, наследственную няню, няню Трубецких. И чьи часы ты носишь, Трубецкой третий? — Няни, — скажешь, — няни семьи, наследственной няни».

Для современной няни малыш — всего лишь очередной воспитанник, в доме которого она, скорее всего, не задержится. Поэтому профессиональная няня не может привязаться к ребенку, полюбить его, она держит малыша «на дистанции», чтобы при расставании не было слез — ни с одной стороны, ни с другой.

С дворянскими нянями все было с точностью до наоборот. «Она любила детей до безумия и так была к нам привязана, что нас считала своей семьей и любила нас больше, чем своих собственных родных», — так вспоминает свою няню Надежда Корелина. А вот что писал еще один герой книги Феррана, Николай Суворов: «Моя няня меня любила как никто другой в течение всей моей жизни. Это была тотальная, полная любовь, без интереса, не ищущая ничего кроме моего счастья и благополучия…»

Пока дети росли, няня находилась с ними постоянно, и на ночлег устраивалась в детской: если не на кровати, так где-нибудь на сундуке, на печной лежанке или просто на полу, держа маленького барина за ручку — чтобы спал спокойно. От нее зависел не только душевный покой ребенка, но и его физическое здоровье. Опытная няня не должна была подносить ничего к глазам малыша слишком близко или высоко — чтобы не развилось косоглазие, не носить на одной руке — чтобы не искривилась шея, следить, чтобы сидел прямо, беречь глаза от яркого света и т. д. Доходило до смешного. Писательница Мария Федоровна Каменская в своих воспоминаниях рассказывает про семью, где детишки были через одного то курносые, то длинноносые. Родители, смеясь, объясняли, что профиль у их детей зависит от нянек: у сына Коли и дочери Сони была няня Настенька — она вытирала детям нос, поднимая его платком кверху, а няня Марфа, которой достались дочь Анюта и сын Костя, высморкает, да еще и потянет раза два за нос книзу…

Няня наделялась родительскими функциями, но при этом могла позволить ребенку многое, и при няне он чувствовал себя раскованным, спокойным и умиротворенным. Родители — это «высшая инстанция», а ласка и нежность — от няни. Это няня должна была утирать слезы, утешать, прижимать к себе, кормить с ложечки, дуть на разбитые коленки, учить молитвам и рассказывать сказки. С какой любовью пишет о своей няне Мария Стахович: «Няня была для нас как стены для дома, которые поддерживают крышу, как тепло очага, как свет и цветы, которые приносят из сада…»

Няне можно было рассказать обо всем, поведать самое сокровенное, а уже потом, получив ее совет и благословение, идти на разговор с родителями. Нередко няням приходилось защищать детей от родительского гнева. Писательница Татьяна Петровна Пассек в своих воспоминаниях рассказывает о том, как няня спасала ее, когда мать, пылкая и порывистая, пыталась высечь ее прутом: «Няня бросалась за мною, умоляла мать меня помиловать, обещалась за меня, что “впредь не буду”, и, если что не удавалось, прикрывала меня своими старыми руками и принимала на них предназначенные мне удары розги… Высеченную — уносила в детскую, утешала, приголубливала и развлекала игрушками или сказкой… Вечером, укладывая меня в постель, она тихо творила молитву перед образком, висевшим в головах моей кроватки, крестила меня, брала стул и садилась подле… Утром, проснувшись, я встречала тот же исполненный мира и любви взор, под который заснула».

Общение с няней становилось для ребенка настоящей отдушиной, когда вокруг него сжималось кольцо бонн и гувернеров-иностранцев, говоривших на чужом языке и часто применявших наказания. Князь Евгений Трубецкой рассказывал о своей няне: «…право ворчать и бранить нас она признавала только за собой. Когда бранилась гувернантка, няня моментально становилась на дыбы и делалась центром оппозиции… “Аргутан, сиссистабель, — тотчас отвечал из другой комнаты нянин бас. — Ты сначала ребенку благодать покажи — Дух свят, а потом уже аргутан сиссистабель!”»

Рискну предположить, что таких нянь, как у наших аристократов, не было нигде и ни у кого. «Русские няни были обычно из простых крестьянок, глубоко религиозные и обладающие какой-то удивительной мудростью, — пишет княгиня Варвара Долгорукая. — Я не могу сказать, в чем конкретно, но они очень отличались от всех бонн, которых я встречала в других странах, в других местах…»

А вот как определяет классический тип русской няни Николай Бердяев: «Горячая православная вера, необыкновенная доброта и заботливость, чувство достоинства, возвышавшее ее над положением прислуги и превращавшее ее в члена семьи… Для многих русских бар няня была единственной близкой связью с народом».

Сегодня мы редко вспоминаем о своих корнях. Мы растим детей на чужих сказках, на диснеевских мультиках, даже нанимаем няню-иностранку в надежде, что она научит ребенка английскому или французскому, и безумно радуемся, если наш малыш, не успев как следует выучить русский, уже говорит на чужом языке. Мы стремимся воспитать ребенка гражданином мира, заранее присматриваем ему какую-нибудь европейскую частную школу, колледж, университет…