Из Шуши Мадатов поспешил к своему отряду и догнал его уже в Ах-Углане, Весь этот марш был сделан с такой быстротой, что авангард пришел в Ах-Углан 19 числа, то есть шесть дней спустя после Елизаветпольского боя.

Главный корпус, предводимый самим Паскевичем, минуя Шушу, прошел, между тем, окружной дорогой далее к персидской границе, куда скоро потребован был из Ах-Углана и весь отряд Мадатова. Сам же Мадатов, приняв в управление Карабагскую провинцию, должен был пока остаться в стороне от военных действий и возвратиться в Шушу. Там ожидали его другие труды и заботы. Он скоро имел возможность убедиться, что его прокламации, отправленные с похода, произвели свое действие: кочевые племена стали возвращаться в свои жилища и даже обратили оружие против самих шахсеванцев и Мехти-Кули-хана. Но это было только началом дела. Нужно было установить порядок в казенном хозяйстве, открыть суды, стараться о том, чтобы жители вспахали и засеяли поля, для избежания голода на будущий год, и, наконец, что представляло особенные трудности, добывать войскам продовольствие.

Паскевич между тем расположил свои войска лагерем на реке Черекене, верстах в двадцати двух от Асландуза, заслоняя дорогу из Персии к Шуше. Но это бездействие, наложенное на него Ермоловым, вовсе не согласовывалось с личными воззрениями его на положение дел. Он рвался вперед и настоятельно просил разрешения перейти Аракс, считая возможным продолжить и окончить войну действиями в пределах Персии. По его плану следовало немедленно вступить в пограничную с Карабагом, Карабагскую персидскую провинцию, занять ее главный город Агар и оттуда идти прямо на Тавриз. Он был уверен, что быстрое движение русских войск застанет неприятеля врасплох, не даст ему времени приготовиться к защите – и Тавриз будет в русских руках. Тогда, с завоеванными в нем орудиями, можно будет идти и брать Эривань.

Ермолов смотрел на дело совершенно иначе и не дал Паскевичу согласия на это наступательное движение. По его мнению, высказанному в донесении государю, Аббас-Мирза, сохранив после сражения всю артиллерию и большую часть пехоты, мог воспользоваться гористым положением Карабагской земли и задержать войска, чтобы дать время подойти к нему на помощь шаху, который, по последним известиям, был в Агаре,– а между тем многочисленная конница кочевых персидских народов охватила бы русских с тыла... “Карабаг,– прибавляет Ермолов,– не довольно дает продовольствия собственным жителям и еще менее представит, оного войскам нашим, когда пройдет впереди Аббас-Мирза”. В то же время Ермолов писал более подробно Паскевичу, что желаемый им несвоевременный переход через Аракс не принесет ни малейшей пользы; что если Аббас-Мирза не имеет достаточных сил, чтобы опять вступить в Карабаг, то и за Араксом защищаться не будет, а, не имея конницы, преследовать конницу невозможно. Напротив, можно опасаться, что, отвлекая за собой русские войска, он бросит сильные толпы кавалерии на левый берег Аракса и произведет опустошение в самом Карабаге, где нет еще спокойствия...

Нужно заметить, что свое воззрение на дело Ермолов применял не к одному Паскевичу. Воспрещение действовать за границей распространялось и на отряд генерала Давыдова, что указывает на связный и целесообразный план войны, созданный Ермоловым. Паскевич остановился. Впоследствии он донес, однако, государю, что Ермолов из личных видов помешал ему блестяще окончить войну в стенах резиденции наследного принца. Доводы Ермолова против его предприятия он старается опровергнуть. По его мнению, Ермолов должен был купить тысячу повозок, наложить на них шесть тысяч четвертей хлеба и доставить к нему, а сам идти от Гассан-Су не в Тифлис, как это он сделал, а через Куру в Нухинское ханство и далее, на соединение с Паскевичем и отрядом полковника Мищенко, действовавшим тогда в Ширвани. Двенадцать тысяч войск во всех трех отрядах могли бы, как думал Паскевич, свободно идти за Аракс и разгромить персидское царство. Указание на невозможность найти продовольствие Паскевич представляет вдвоем донесении государю также простой отговоркой. Дорога на Агар через Мешкин, по его мнению, хороша; в Агаре – населенный край; дорога из Агара в Тавриз – весьма удобная. Тавриз взять совершенно легко,– окрестности его весьма населены, и “нельзя, чтобы не найти там продовольствия”; но если бы последнее и случилось, то, “по необыкновенному счастью, неприятель не истребил запаса на Куре, возле Зардоба, в восемь тысяч четвертей, а затем подвозы из Астрахани могли бы быть сделаны в Баку, от которого до Зардоба двести верст...

В действительности все это легло только на бумаге. Купить повозок было невозможно, потому что их в крае не было вовсе. Кура была в разливе, и Ермолов не имел обеспеченных средств переправиться через нее, чтобы идти в Нуху, если бы он этого и хотел, горные дороги были дурны, и обозы на них встретили бы в неустроенных провинциях не только препятствия, а и подверглись бы многочисленным опасностям; слабое население около Агара и Тавриза было истощено войной и ушло бы, при вступлении русских, внутрь Персии; из Зардоба перевезти запасов было не на чем и некому, и Паскевич впоследствии сам испытал недостаток продовольствия; из Баку подвозы не могли идти, пока не было усмирено население и не обеспечены пути сообщения в Прикаспийских ханствах. В сложном плане быстрых движений Паскевича, без надежных подготовлений,– все представляло собой риск, и малейшая неудача могла бы страшно отозваться на всей судьбе войны...

Итак, отряд Паскевича остался стоять на Черекене. Обстоятельства складывались между тем именно так, как предвидел Ермолов. Аббас-Мирза с теми войсками, которые успел сохранить и вновь собрать, стал за Араксом в ханстве Карабагском. Ходили слухи, что шах отдает в распоряжение его и свои войска. И хотя неприятель бездействовал, но если бы Паскевич двинулся за Аракс, Аббас-Мирза отступил бы, а Карабаг сделался бы ареной вторжения персидской конницы. Между тем и русские, и еще более персидские войска крайне затруднялись в продовольствии. В русском отряде число больных увеличивалось ежедневно; более трехсот человек уже было отправлено в шушинский госпиталь, но вдвое большее число их находилось при отряде. Паскевич волновался и приписывал недоставку ему продовольствия злонамеренному желанию поставить его в затруднительное положение. Есть основание думать, что в тех, которыми Паскевич окружил себя, и особенно в армянине Карганове, он нашел людей, готовых на все, чтобы оклеветать Ермолова и Мадатова. В представленной государю выписке из журнала Паскевич доносил, что в то время, как Мадатов не мог найти двести штук скота, Карганов возвратился с весьма хорошим известием, будто бы он уговорил жителей поделиться своими запасами с нуждающимся русским войском и закупил около шестисот четвертей хлеба; “они, жители, по словам Карганова, с удивлением отвечали, что не знали о нуждах русских войск, иначе последнее отдали бы”. Неизвестно, однако, говорил ли Карганов правду и исполнил ли он свои обещания по крайней мере относительно тех шестисот четвертей, о которых упомянуто выше,– Паскевич об этом нигде не говорит ничего; войска же до последнего дня пребывания в Карабаге по-прежнему продолжали терпеть ощутительный недостаток.

В противоположность этим донесениям, по другим сведениям, Мадатов неустанно старался о том, чтобы как-нибудь добывать войскам жизненные средства. Но Карабаг, в корень разоренный, не мог вынести новую тяжесть. Зная, что можно бы было достать хлеб и скот в более богатых провинциях, Ширванской и Шекинской, Мадатов просил Паскевича отделить ему небольшой отряд, чтобы выгнать из них ханов, “неистовыми поступками державших население в страхе и делавших непрерывные набеги на соседние карабагские селения”. Но Паскевич отклонил его просьбу, ввиду присутствия поблизости войск Аббаса-Мирзы. Предоставленный самому себе, с одной карабагской конницей, Мадатов, тем не менее, сумел и добывать, хотя скудное, продовольствие войскам, и поддерживать порядок в крае, и обуздывать конные шайки, появившиеся в окрестностях Мигри и державшие границы Карабага в постоянной опасности. Один, без русского конвоя, разъезжая по селениям, он успевал внушать татарам доверие к себе и склонял исполнять его волю. Часть пограничных армян он переселил за Ах-Углан, ближе к Шуше; на границах расположил караулы и разъезды из вооруженных жителей, разослал новые прокламации,– Карабагский край становился все спокойнее и спокойнее.