Уже через месяц после вторжения в Советский Союз Герхард Майер был на грани отчаяния, став свидетелем ожесточенных боев на Днепре: «Мне невыносима мысль о том, что запах гниющих мертвых тел — это начало и конец жизни и высший смысл нашего существования». Однако всего через неделю он говорил о чувстве возрождения: «Я провел на передовой пять суток и вечером, несмотря на близость противника, порадовал свое солдатское сердце, поджарив в блиндаже несколько куриц». Солдатам жизнь в условиях ужаса и неопределенности нередко казалась выносимой только благодаря глубокому ощущению товарищества, выкованного в огненном горниле боев. Товарищество давало ощущение жизни там, где господствовала неумолимая смерть, и чувство общности, даже когда эти спаянные группы распадались. Оно поддерживало чувство неуязвимости и благополучия даже тогда, когда всем была понятна ненадежность фронтовой жизни.

Вилли Хайнрих, который сам прошел через Восточный фронт, в своем романе «Железный крест» хорошо показал смешанные ощущения многих немецких солдат:

«Больше всего мне жаль простых солдат. Знаете, они — самое несчастливое изобретение двадцатого века… Наши солдаты утратили былые идеалы… Они воюют с врагом ради того, чтобы сохранить свою жизнь, свою бренную плоть. Плоть терпелива… Она все стерпит… Ее можно использовать и над ней можно надругаться. Надругаться над ней можно потому, что ее соблазняют приманкой в виде так называемых идеалов. Ее убивали и ей же позволяли убивать, причем до тех пор, пока сохраняется видимость того, будто она существует только ради самой себя. Но за всем этим стоит общая, присущая всем солдатам фундаментальная порядочность, которая не позволяет им бросать товарищей в беде».

Среди отчаяния и цинизма привязанность к тем, кто переносит те же ужасы, создает ощущение единства и гордости, силу чувства, которое достигает высот, редко достигаемых простой дружбой. Верность, взаимные обязательства, готовность к самопожертвованию, гордость, чувство долга, даже любовь — все это составляло для солдат понятие товарищества.

Внимание, которое вермахт уделял товариществу, было важнейшим элементом формирования сплоченного и жизнеспособного коллектива бойцов, но у него была и другая цель: ни больше ни меньше, как преобразование фронтового единства в народное единство — идеал гармонии и социального единения, важнейший принцип, на котором должно было основываться новое немецкое общество. Таким образом, товарищество было одновременно и причиной, и следствием, средством выработки нового ощущения общности, а также неизбежным побочным продуктом такого общества.

Именно для того, чтобы воспитать и внушить это горячее чувство товарищества, немецкая армия долгое время придавала большое значение формированию первичных групп. От полкового и батальонного уровня и вплоть до пехотных отделений традиции и практика вырабатывали в солдатах особую привязанность и горячую преданность своей части. Карл Фухс коротко охарактеризовал эти чувства, когда писал своему отцу в феврале 1941 года: «Я стал такой неотъемлемой частью своей роты, что не смогу теперь никогда покинуть ее». По словам Мартина Ван Кревельда, немецкие военные традиции, обучение, организация, принципы комплектования и пополнения, идеалы лидерства и тактические ожидания были направлены именно на создание, особенно на низших уровнях, «тесных групп людей, которые страдали, сражались и умирали вместе».

На практике это означало, что армия пыталась набирать и направлять в одни и те же части людей из конкретных регионов и даже пополнения присылать из того же района страны. Сам Фухс говорил о невероятной радости, которую доставляла ему служба в части с солдатами из тех же мест, из той же деревни, что способствовало росту сплоченности. Более того, пополнения всегда отправлялись в свои части не поодиночке, как в американской армии, а в составе сплоченных групп (запасных батальонов или маршевых батальонов) под командованием офицеров, которые были либо командированы из дивизии, либо возвращались в дивизию после ранения. Такая практика побуждала дивизии заботиться о подготовке собственных пополнений, а у самих пополнений выработка преданности группе могла начинаться еще до прибытия на фронт, что существенно повышало их шансы на выживание в смертельно опасные первые дни боев.

Вермахт также ожидал от офицеров, что они будут заботиться о физических и эмоциональных потребностях своих солдат, вырабатывая в них чувство принадлежности к дружной семье. В дневниковой записи, сделанной весной 1939 года, Фридрих Групе описывает напряженную дневную военную подготовку, а потом изумляется: «По вечерам Болтун Шмидт [инструктор по строевой подготовке] приходил к нам в казарму, по-простому сидел вместе с нами, смеялся, шутил и пел, как просто хороший товарищ… К этому постепенно привыкаешь, особенно к чувству товарищества, которое помогает многое преодолеть». Гарри Милерт в свой день рождения в декабре 1942 года размышлял в письме к жене о любопытной взаимосвязи товарищества и жизни в роте: «Я могу с уверенностью говорить, что здесь я ощущаю всю полноту своих творческих способностей… Мне кажется символичным, что этот период жизни я прохожу именно в должности ротного командира… Отвечать примерно за сотню человек — превосходная задача, достойная человека». Стремление создать ощущение семьи, общности было вездесущим. Всего лишь годом позже, в Берлине, Трупе был поражен выступлением Гитлера перед будущими офицерами. «Фюрер подчеркнул, что немецкий солдат всегда должен видеть в других солдатах товарищей по нации. В этом состоит наша задача — мы всегда должны полагаться на достоинство и силу немецких рабочих. Вместе с ними мы наполним наш мир новым смыслом, новыми силами». Таким образом, товарищество солдат должно было заложить основу преображения Германии.

В период правления нацистов прилагались также огромные усилия для создания ощущения равенства путем обеспечения возможности офицерской карьеры не только для представителей элиты, но и тех, кто показал свои способности. Многие солдаты, среди которых был и Ганс Вольтерсдорф, даже после войны сохранили убеждение, что нацистский режим произвел настоящую революцию, способствуя равенству возможностей. «Настоящей причиной наших отличных успехов в боях, — утверждал он, — стал не идеологический фанатизм, а особый принцип командования… Необходимой квалификацией для офицерской карьеры стали не гимназические аттестаты, а образцовые способности, подлинный авторитет. Каждый, кто командовал частью, должен был, помимо этого, быть лучшим в своей части. Лидером делает не форма, не командная должность, а личный пример». Армия также надеялась воспитать чувство товарищества за счет таких мер, как уравнивание продовольственных пайков, смягчение требований традиционного военного протокола и поощрение личных отношений между офицерами и рядовым составом. Наконец, немецкая доктрина применения сухопутных войск подчеркивала важность тактической инициативы, уделяя особое внимание независимым действиям на низшем тактическом уровне, что способствовало укреплению чувства личной и групповой вовлеченности в успешное выполнение поставленной задачи.

Эта система дала настолько поразительные результаты, что в годы, последовавшие непосредственно после войны, многие западные аналитики почти все свое внимание уделяли исключительно товариществу как причине замечательной спаянности и эффективности вермахта. Эдвард Шиле и Моррис Яновитц в 1948 году утверждали, что «необычайное упорство немецкой армии» не зависело от веры среднего немецкого солдата в идеологию нацизма. По их мнению, «единство немецкой армии на самом деле лишь в весьма незначительной степени поддерживалось национал-социалистскими политическими убеждениями ее солдат, и более важную роль в мотивации упорного сопротивления немецкого солдата играло постоянное удовлетворение основных личностных потребностей, которое обеспечивала социальная организация армии». Спустя более чем три десятилетия ван Кревельд соглашался: «Средний немецкий солдат в годы Второй мировой войны сражался, как правило, не потому, что верил в нацистскую идеологию… Он сражался по тем же причинам, по которым всегда сражались мужчины: он ощущал себя членом хорошо спаянного и хорошо управляемого коллектива, структура, руководство и функционирование которого воспринимались как беспристрастные и справедливые».