Все, понял Дробот. Вот теперь – все.

– Игорь, не смей!

Роман не успел понять, как и когда Полина Белозуб, все это время стоявшая чуть в стороне и наблюдавшая за происходящим, оказалась враз между ним и дулом командирского автомата.

– Не надо! – повторила она, голос звучал чисто и звонко.

– Полина, вон! В сторону! – заорал Родимцев.

– Нет! – заявила девушка твердо.

– Дура! Убрать! – рявкнул командир, приказывая не кому-то конкретно, а всем сразу – или же тому, кто первым проявит расторопность.

От небольшой группы отделился Павел Шалыгин – голова перевязана грязным бинтом из индивидуального пакета, с левой стороны коричневое смешалось с красным, но в целом он выглядел все тем же командиром отрядных разведчиков.

– Погоди, Ильич.

– Что ты сказал? – выдохнул изумленно Родимцев.

– Подожди, говорю. Охолони. Все мы тут… Короче, командир, разобраться бы. Если этот, – кивок в сторону Дробота, – гад, я с тобой рядом стану, вместе его кончим. Только пока я лично причин не вижу.

– Ты не видишь, Паша? Ты? Это не тебя с людьми в Охримовке ждала засада?

– Мы все попались, как дурные рыбки, – ответил Шалыгин. – Чего ж ты решил именно вот с него спросить? За всех фрицев, выходит так.

Полина не сходила с места. Переведя взгляд с Шалыгина на нее и обратно, Родимцев медленно опустил автомат.

– Интересно тебе? Другим тоже интересно?

Молчание остальных партизан прозвучало для командира лучше любого ответа.

– Хорошо, раз никто еще не понял ничего. Кто рассказал про секретный объект в лесу, рядом с лагерем? С чьих слов я донесение в Москву составил, которое ты, Полина, передала? Кто поведал о бетонной крошке в карманах убитых? Кто, получается, дезу нам задвинул, а мы – нет, я сначала это все сам проглотил, а потом и штабу скормил? Надо еще разобраться, как это рядовой Дробот так вот, по чистой случайности, выбрался из лагеря таким вот волшебным способом.

– Если ты сейчас его расстреляешь, Ильич, этого мы точно никогда не узнаем, – заметил Шалыгин.

– Заступник?

– Просто с кондачка не хочу решать, командир.

– Ты и так ничего не решаешь, – отрезал Родимцев. – Вся ответственность на мне. И отвечу сам, когда спросят и если спросят.

– Не годится, – Шалыгин сделал несколько шагов и встал чуть правее Полины, не перекрывая Дробота от дула вместе с ней, но все равно показывая готовность возразить командиру и, если нужно, защитить приговоренного.

– Ты на адвоката разве учился, Паша?

– Я, командир, на заводе работал, у меня рабфак только, и ты про это знаешь, – ответил Шалыгин. – У тебя образование вроде как, а все равно неважно складываешь уравнения. Забыл разве: сведения о том, что где-то под Охримовкой немцы что-то такое секретное строят, имелись там, в Москве, еще раньше, чем у нас в отряде появился Дробот. Сам же читал радиограмму. Ту самую, с приказом выдвинуться в указанный район и подтвердить. Вот парень и подтвердил.

– Чересчур вовремя.

– Есть такое дело, – согласился Шалыгин. – Только, ведь получается, деза, на которую не только отряд купился, но и Большая земля, все неглупые головы, – деза эта, Ильич, не от Ромы-то Дробота ушла. Раз на то пошло – меня тоже стреляй, я ведь раньше проводил разведку в Охримовке, никакой ловушкой не пахло. Из Ахтырки тоже наши подозрения косвенно подтверждались. И все, так сказать, оперативные и разведывательные мероприятия проводились, товарищ капитан, по вашему личному приказу. Так что, мне тоже застрелиться или всем нам дружно?

– Не забывай, с кем разговариваешь, Шалыгин.

– Я не забываю, Игорь Ильич. Меня, как и тебя и вот их всех, еще каких-то полсуток назад убить могли. Выходит, все мы тут равны пока. Дробота, кстати, тоже могли, как я погляжу. Если он провокатор и крыса, чего ж не остался там, у своих, чего не выбежал с поднятыми руками? К тому же вот Поля с ним вышла, поговори, поспрашивай.

– Разобраться надо, – проговорил после тяжелой паузы Родимцев. – Ты правильно рассуждаешь, Павел, но только в целом. Есть частный момент: именно слова Дробота, считай, окончательно все подтвердили. Без его сведений я бы не спешил вчера начинать операцию. Результат мы все видим – отряда нет.

– Надо – разбирайся, – согласился Шалыгин. – А пока не разберемся, Ильич, хоть ты и командир, но самосуд в нашем положении ох как не нужен. Людей ведь деморализуешь, товарищ капитан.

– Слова выучил, как из листовки, – буркнул Игорь, и плавная смена интонаций тут же подсказала Роману: смерть снова прошла мимо, еще поживу.

– Решаю вот что. Рации нет, связи, соответственно, тоже. Идем на базу, все, кто есть. Там сутки на отдых. Затем выдвигаемся к линии фронта, другого решения у меня нет, мы уже не серьезная боевая единица. Перейдем фронт, свяжемся с Москвой. Не перейдем – такая судьба. Идти на любое соединение в условиях, когда нет связи, считаю ошибкой. До того времени ты, Роман Дробот, считаешься арестованным. Любая попытка отделиться от отряда считается побегом, карается расстрелом. Стрелять в тебя любой может без приказа при малейшем подозрении или провокации с твоей стороны. Выберемся все вместе, там и продолжим разбор. Пока сдай оружие, Дробот.

Роман бросил автомат себе под ноги.

Документы были настоящими.

Когда Дерябин, получив небольшую прямоугольную офицерскую книжечку, на какое-то время остался один, он повертел ее в руке, затем воровато оглянулся и, даже не пытаясь объяснить себе, для чего так сделал, понюхал. То ли полученный документ и правда отдавал чужим потом, то ли Николай навеял себе эти ощущения. Он не сомневался, как добыли этот и другие подлинные документы бойцов и командиров Красной Армии, которые получили остальные члены диверсионной группы. Старался не думать о том, что случилось с их реальными обладателями. Хоть вот с этим Пивоваровым Дмитрием Ивановичем, старшим лейтенантом, сапером, чью книжку выдали Дерябину и кем ему предстояло стать на время проведения операции.

Пастухов. Теперь вот Пивоваров.

Два раза за неполный месяц Николай сменил фамилию и даже имя. Дитрих, когда они оставались наедине, по-прежнему называл его так, как назвала однажды мать. Но все остальные обращались к нему сперва как к старшему инструктору Пастухову. А после, только операция, громко, не без пафоса, совершенно в стиле Дитриха названная им «Фейерверк», вступила в фазу активной подготовки, все участники получили приказ называть друг друга так, как значилось в полученных документах. То есть, старший инструктор Пастухов превратился в старшего лейтенанта Пивоварова, а Николай Дерябин, бывший старший лейтенант НКВД, с тоской понимал – от смены фамилий голова идет кругом и есть риск запутаться. Его ведь никогда не учили менять личину, наоборот, сотрудник государственной безопасности ценен как раз тем, что открыто называет фамилию и звание, приводя окружающих в трепет.