– Нет, спасибо, – вежливо отказалась я. – Мне мама с папой не велели разговаривать с тётями, которые пытались меня убить.

– Убить? – она расхохоталась и даже смахнула слезинки, навернувшиеся на глаза. – Вы рассмешили меня, Василиса. Вот и Кошик убежден, что это я напала на вас… возле его дома, ночью.

Кош Невмертич стоял спиной к Марине, и мне были прекрасно видны выражения их лиц. Ректор поджал губы и смотрел в стену поверх моей головы, а маска доброты на мгновение сползла с Морелли, и глаза стали холодными… почти такими же холодными, как глаза ректора, когда он отчитывало меня за какую-нибудь провинность.

– А это были не вы? – спросила я, чтобы хоть что-то сказать.

Я опять почувствовала себя третьей лишней, потому что воздух в кабинете только не потрескивал, а безразличие ректора явно было деланным. Что-то выводило его из себя, и я знала что – присутствие этой женщины. А когда кого-то так сильно ненавидишь…

– Что за вопрос? Конечно, нет! – воскликнула Марина и пошла ко мне, протягивая руки ладонями вверх, словно показывая, что её намерения – честны и открыты. – Василиса, если раньше между нами и произошло какое-то недопонимание, то сейчас всё в прошлом. И в подтверждение моих самых лучших намерений, я предлагаю вам обучение в моем институте. «ПриМа» – то место, где ваш талант…

– Нет, – перебила я её.

– Нет? – переспросила она. – Василиса, вы не знаете, от чего отказываетесь. Хотя бы выслушайте меня, моё предложение вас…

– Нет, – повторила я. – Никогда. Ни за что. Я выражаюсь достаточно ясно?

Больше всего злило, что ректор не произнес ни слова. На его глазах меня нагло сманивали к врагам, а он стоял себе столбом, будто его это совсем не касалось.

Марина Морелли смерила меня колючим взглядом, хотя губы её продолжали улыбаться, и опустила руки. Наверное, поняла, что в показушных жестах толку не было.

– Жаль, – сказала она, забирая со стула крохотную лакированную сумочку и пристраивая её на плечо. – Хорошо, я вас поняла. Всего доброго, Василиса. Мне пора, Кош.

– Давно пора, – произнес ректор сквозь зубы. – Дорогу обратно найдёшь.

– Как мило, – она усмехнулась, проходя мимо него, – даже из приличия не проводишь?

Он не ответил, а я посторонилась, давая ей дорогу. Я не сомневалась, что на прощание ректор «приматов» отмочит что-нибудь – вроде контрольного выстрела в мозг, и не ошиблась.

– Надеюсь, когда-нибудь вы передумаете, – сказала Морелли, задержавшись возле меня. – И перестанете хранить верность Кошу. Потому что он-то вам верность не хранит.

Каблучки её поцокали по коридору, и вскоре женщина скрылась из виду, но мы с Кошем Невмертичем продолжали стоять молча. Я – мрачно опустив голову, ректор – вцепившись в дверь.

Прошло несколько долгих и томительных минут, и Кош Невмертич, наконец-то заговорил:

– Всё, она ушла. Можете идти к себе, Краснова.

Я обиженно вскинула на него глаза – и это всё?! После того, как я открыто признала, что выбираю «Иву», после того, как эта… горилла с волшебной силой сказала такую подлость… А как же уверить меня, что никого нет, что он будет ждать…

– До отбоя – сорок пять секунд, – произнес ректор, и я заметила, как заиграли у него желваки, будто он сдерживался из последних сил. – Не успеете до своей комнаты – в субботу устрою вам дополнительные занятия по всем предметам.

Дверь оглушительно захлопнулась перед самым моим носом, и мне ничего не оставалось, как рвануть галопом до общежития, цедя сквозь зубы все известные мне ругательства, чтобы не лопнуть от ярости и злости.

Всё воскресенье я умирала от ревности, но Кош Невмертич не явился, чтобы меня утешить. И Анчуткин не показался. И даже Царёв не заглянул.

А что им заглядывать?! В воскресенье все нормальные люди отдыхают – лопают бабушкины пирожки, отрываются на танцполе, в кино ходят… И только я сижу в этой «Иве», потому что Морелли затеяла нечестную игру, а кое-кто строит из себя горделивое бревно, когда всего-то и надо – поцеловать!.. И не сбегать!..

Я изнывала от безделья, слоняясь по своей комнате, и мечтала, чтобы поскорее наступил понедельник. По крайней мере, учеба хоть немного бы отвлекла. И на индивидуальных занятиях с Быковым точно можно будет спустить пар. Отпинать кого-нибудь, как спортивную грушу. А вечером ко мне забежала Алёна Козлова и предупредила, что репетиция с перваками будет в понедельник после занятий.

– Вольпина не может в субботу, – сказала она, не замечая, что я чуть не задымилась от этой новости, – у нее индивидуалка.

Вот как. Если суббота занята у меня – это ничего, успеешь. А индивидуалка у Вольпиной – ай-я-яй! Немедленно изменить расписание!

Утро понедельника успокоения не принесло, а добавило новых проблем.

Отправившись после завтрака на ленту, я заметила, что у стенда с объявлениями толкутся студенты и что-то с жаром обсуждают. В прошлом году они так же толпились там, когда Морелли прицепила там фотографию – мою и Коша, где мы голяком и друг на друге изгоняли из меня джанару.

Вдруг сейчас она провернула похожий фокус?!.

Я двинулась к стенду, полная решимости растолкать зевак, но студенты сами расступались передо мной. Если честно – разбегались.

– Приём Базема… – услышала я взволнованный шепот за спиной и оглянулась через плечо.

Студентиков сразу, как ветром сдуло, и к стенду я подошла в гордом одиночестве. Вопреки опасениям, никаких фотографий на доске объявлений не висело, зато красовался приказ, подписанный ректорской подписью-закорюкой. Приказ о том, что новогодний бал будет проводиться в здании института «ПриМа» в целях укрепления дружеских отношений и обмена колдовскими навыками между студентами.

В стекле отразились пять силуэтов – кто-то остановился за моей спиной, тоже читая объявления. Запах роз защекотал нос, и я чихнула.

«Вокруг тебя пять врагов», – вспомнила я гадание Ягушевской и медленно обернулась, готовая к любой неожиданности.

Но позади меня стояла Вольпина, справа и слева от неё – Анчуткин и Царёв, а чуть поодаль – две «конфетки».

– Ой, как интересно! – Вольпина захлопала в ладоши. – Совместный бал! Я обязательно пойду!

– Бал у «приматов» – это глупо, – отрезала я.

– Почему? – наивно спросила Вольпина, захлопав ресницами.

– Потому что они обязательно устроят какую-нибудь гадость, – сказала я ей в тон и так же захлопала глазами, передразнивая. Как же меня бесила эта лицемерка, которая сумела обмануть даже преподов из «Ивы». А они-то считают себя такими-рассякими специалистами-профессионалами!

– Эти «приматы» такие гадкие? – Кариночка продолжала разыгрывать из себя Мальвину, но я видела её насквозь. Пусть она мило улыбалась Анчуткину и посматривала на Царёва невинно, как зайчик с бантиком, но стоило нашим взглядам встретиться – в ней менялось всё. Неуловимо, едва заметно – но менялось. И улыбочка становилась пакостной, и глазки начинали масляно блестеть.