На репетициях, движения, на которых и так отличались страстностью и резкостью, он порой был беспредельно груб. То, сжимал с силой талию, то буквально вдавливал в себя при разворотах и поддержках. И, наверное, со стороны все это выглядело очень красиво, по факту же причиняло невыносимый дискомфорт. На все мои просьбы и требования вести себя адекватно он лишь улыбался, хохмил или шел практически трахать губами Губанову.

Губами Губанову, игра слов какая-то.

Кирилл. Все мои попытки вывести брата на разговор оканчивались или хлопками двери перед носом, или потемневшим взглядом, от которого уже сбегала я. Единственное, что удалось изменить, это, вылезти из обтягивающих, как хирургические перчатки бриджей и маечек, да купить в ближайшем ODGY пару домашних балахонов.

Рома. Эту проблему — непроблему я обдумывала почти все время, когда не была занята учебой. И только у меня возникала насквозь правильная мысль порвать с ним и вернуть утерянное достоинство, как вдруг он писал или, что еще удивительнее, звонил. Неужели чувствовал, что может потерять меня?

А может? Аня, ты сама себя обманываешь. Это же не сладкое, от которого ты с такой легкостью отказываешься. Рома в сердце. Его не вырвешь и не заменишь.

 Вот это и приводило в раздрай все чувства.

Желание бежать от него и к нему сводило с ума, убивало, вызывало бессонницу. Последнее особенно становилось заметно, когда я пропускала очередную неважную фразу Артура.

А порой не только фразу.

—  Синицына, а ты куда собралась?

Я остановилась, смотря на дверь актового зала. Красивую такую, резную. Явно на заказ делали пару десятков лет назад. И за этой дверью, вниз шесть пролетов лестницы, еще одной дверью, ждал Рома.

Что что, а педантичность он отличался и во временном факторе. Он никогда не опаздывал. Сказал в шесть, значит в шесть. И конечно злился, если опаздывала я.

Я глубоко вздохнула, чувствуя как грудь сжимается от тягостного предчувствия, и повернулась к сцене.

Валентина Марковна смотрела на меня в недоумении, сложив руки на своей могучей груди. Впрочем ее взгляд не отличался от того, как смотрели все остальные. Три состава спектакля. Кажется, я настолько уплыла по волнам сознания, что пропустила что-то важное.

Тишина стала настолько ощутимой, что ее можно было резать ножом. Кто-то не выдержал и фыркнул.

— Нашей приме-принцессе негоже репетировать после шести вечера?

— Наверное, ноги превращаются в тыквы.

От представленной картины некоторые заржали, другие усмехнулись, но окрик куратора заставил шутников замолкнуть.

— Аня, сегодня должен подойти Афанасьев. Об этом я говорила ещё с утра.

 Вот это поворот. Режиссер столичного кордебалета, помощник режиссера хореографического театра, тесно сотрудничавшего с Аллой Духовой — той самой, что в Тодесе — появится здесь.

Все ясно. Он хочет посмотреть наработки, и взять кого-то для масштабного мероприятия, что готовилось на Новый год, или же он хочет поставить наш спектакль в своем театре. А это уже другая аудитория, правильный свет и настоящий оркестр. Невероятно круто. Для кого-то, и раньше для меня. Но я не могла отказать, не могла просто открыть двери и сбежать, потому что знала. Это путь в никуда.

Я медленно зашагала обратно к сцене, чувствуя огромный ком в горле словно, кото пихал мне туда кулак. Возможность увидеться с Ромой  со свистом вылетала в трубу, как и послушать злободневные шутки его коллег.

— Как я могла не услышать? — проговорила я, усаживаясь рядом с Артуром, улыбка которого была раздражающе довольной.

Трясущимися руками я доставала телефон.

На сцене снова заиграла музыка. Третий состав вернулся к прерванной репетиции. Резкий ритм ударных бил по мозгам метрономом, словно отмеряя секунды до моей смерти.

Он не поймет. Он просто скажет: «Прощай, Птичка».

«Рома».

«Я жду уже десять минут».

«Я не могу. Репетиция затягивается.» — набрала я сообщение, наблюдая, как на экран капают мои слезы.

«Отпросись».

Я прямо вижу, как он отдает это указание. Жестко, так же жестко как он мог сегодня вбивать меня в свою кровать.

«Нельзя. Не сегодня».

И все… Страх узлом скрутил внутренности, и я всхлипнула, понимая, что даже если рвануть вниз, сбежать. Я не успею застать машину на стоянке.

Больше ответа не было. Телефон не завибрировал, и на экране не высветилось Сладенький. По щеке покатились слезы, счета которым уже не было.

— Вот же жалость, — пропела за спиной Губанова и я медленно повернулась. — Не потрахаешься со Сладеньким.

Она так сладко улыбнулась, что живот скрутило болезненной судорогой.

Все напряжение последней недели, вся усталость, злость и обида сформировались в поистине ужасающий взрыв. Он прогремел внутри меня, и я с рычанием, буквально перелетела через спинку кресла и вцепилась в светлые волосы этой стервы.

Она визжала, как отборный поросенок, стараясь отпихнуть меня, то царапая щеку, то кусая за плечо, но я не чувствовала боли. Только желание вытрясти из нее всю дурь, только, чтобы она перестала меня донимать.

— Отвали, больная! — кричала она. — Артур! Артур убери эту ёбнутую!

 Я знала, что он смотрит и улыбается, ему наверняка нравилось это представление, как и многим другим в зале. Возможно, уже завтра я стану звездой социальных видео сетей.

Нас растащили. Кто, я не знала, пока не увидела, нависающую надо мной фигуру Афанасьева Олега. Мы давно знакомы, но лично не общались.

Я все еще тяжело дышала. Меня трясло, но сильные руки крепко держали меня за плечи.

Он хохотал.

— Никогда бы не подумал Синицына, что ты так умеешь. Теперь к тебе даже подойти побояться.

— Еще бы, — крикнула Губанова, размазывая тушь и губную помаду вместе со слезами по лицу. — Ей самое место в психушке!

Потрепанный вид этой потаскушки вызвал злорадное удовлетворение, и я не смогла сдержать дикой улыбки.

— Воу, — подал сверху восхищенный голос Афанасьев, и я подняла голову. — А ты страстная, Птичка.

Он заглядывал мне в глаза, так же как когда-то делал Рома. Это был своего рода ритуал по определению к себе интереса. Я не могла выказать его человеку, пусть даже чертовски красивому, любовные похождения которого не обсуждают разве что дети.

Я отпрянула. Так, ничего и, не ответив, потопала на сцену, потому что мне было необходимо скинуть пар. Раз теперь в моей жизни не осталось Ромы. Значит, пора сосредоточиться на профессии.

Валентина Марковна, на удивление довольная, сначала поздоровалась с Афанасьевым коротким рукопожатием, а потом посмотрела на всё еще ревущую Губанову.