— Нет! — еще тверже ответила Татьяна.

— Занесешь ей от меня сто долларов. Ей сейчас очень тяжело.

— Ей всегда тяжело.

Отнести Рине то сто, то пятьдесят долларов тетка Мура просила уже не раз. Потом пересылала деньги со знакомыми, и Татьяна никак не могла взять в толк: почему надо сломя голову мчаться к Рине сразу после заполошного звонка тетки Муры, почему Рина сама не может дождаться какой-нибудь оказии, которые, к слову сказать, случались довольно часто. Однажды поинтересовалась у тетки Муры, та замялась, а потом пробормотала что-то в том смысле, что «Риночка бедная девочка, ей срочно нужны деньги». С обратными оказиями Татьяна передавала тетке Муре шерстяные носки и баночки красной икры. Что передавала Рина, она не знала.

Нынешняя просьба оказалась более чем некстати. Тут очередная неприятность с работой Леонида — его кафедру в институте хотели расформировать, и он пребывал в самом мрачном расположении духа, — и зима, и сапоги прохудились, и настроение, и голова болит, и сидеть Арика слушать и — все-все-все, отстаньте от меня! В постель, под одеяло, и погасите немедленно свет!

— Ты же знаешь, у них дача и все такое. Я тебе вышлю, — бормотала на том конце провода тетка Мура.

— Нет! — твердо сказала Татьяна. — Никакие сто долларов никакой Рине я не понесу. И не надо мне ничего высылать.

— Как хочешь, — сухо ответила тетка Мура. — Но имей в виду, ты меня очень обидишь. И вообще, я не понимаю, почему ты ее так не любишь?

— Не понимаете? Вы не понимаете, почему я ее не люблю? Да она вас доит всю жизнь! Вы что, не помните, как после тети-Шуриной смерти она у вас чемодан с облигациями требовала? Не помните? Как она под кровать лезла за этим чемоданом? А китайский сервиз? Китайский сервиз не помните? Как Арик его в коробку паковал и домой тащил? А ложки серебряные? А уезжали — вы с чем уезжали, тетечка Мурочка? Как мы с Лялькой уговаривали вас квартиру продать, тоже не помните? У вас бы деньги были, вы бы сейчас в своей квартире жили, а вы гвоздь в стену боитесь вбить, потому что хозяин не разрешает!

И китайский сервиз… И серебряные ложки… Было, было. И тетка Мура, живущая в своем драгоценном Израиле на выселках — в райончике, застроенном грязными пятиэтажками почище московских хрущоб, на последнем этаже, без горячей воды, с громогласным семейством о девяти отпрысках в соседях, выехавшим из Бухары и не знающим, что мокрое белье нужно развешивать на специальной вешалке за окном, а не на лестничной клетке. Когда отпрыски особенно доставали тетку Муру, и голова болела, и выносить гортанные крики, летевшие сквозь картонную перегородку, не было уже никаких сил, она уходила к подружке Фане на третий этаж, пила чай и ждала, когда отпрыски угомонятся и улягутся в постель. Фаня вздыхала, подливала тетке Муре чай и тоже ждала — когда тетка Мура уберется на свой пятый этаж. У Фани был больной муж, и сидеть полночи с теткой Мурой на кухне ей тоже было ни к чему. «Гвозди в стену не вбивать!» — объявил тетке Муре хозяин квартиры и обещал наведываться каждую неделю, проверять, все ли в порядке. В том смысле — не развела ли тетка Мура в этом оазисе комфорта тараканов и прочей живности. И наведывался. Поэтому тетка Мура в свои семьдесят с большим гаком страшно трепетала и каждый вечер перемывала изнутри все кухонные шкафы.

— Ну, с этими деньгами я бы в Израиле все равно квартиру не купила, — резонно заметила тетка Мура, но Татьяна уже не могла остановиться.

— А вы знаете, что мне Арик звонил, интересовался, не можете ли вы на время их приезда в какой-нибудь дом престарелых отвалить — он так и сказал «отвалить»! — потому что Аркашеньке нужна отдельная спальня? Это они за ваш счет к вам в гости собрались, а вас — в дом престарелых! В общем, ни о каких долларах даже не заикайтесь!

— Не знаю, не знаю, — пробормотала тетка Мура. — Не знаю, что это ты так разгорячилась. Сервиз я ей сама отдала. Зачем мне сервиз? И ложки тоже. А мальчику действительно надо спать отдельно. Он уже взрослый. И…

Но Татьяна уже повесила трубку.

И вот теперь письмо. Весельчак Рудик, бетонный забор, за забором кладбище, только вам туда не надо, ха-ха-ха! Кричать не пришлось. Код нажался на удивление легко. Рудик ждал ее на лестничной клетке. Был он весь покатый, с меховой опушкой вокруг широкой лысины. Опушку хотелось потрогать, а Рудика — повалять по полу, как ваньку-встаньку.

— Нашли? — бодро спросил Рудик.

— Нашла, — вяло ответила Татьяна и хотела добавить, что, если бы не нашла, ее бы тут не было, но промолчала.

— Тапочки, тапочки! — пропел Рудик и подсунул ей под нос два свалявшихся отвратительных куска войлока.

Больше всего на свете Татьяна ненавидела чужие тапки. И стаскивать в чужой прихожей сапоги, нелепо изогнувшись, отставив в сторону попу и кряхтя, и засовывать их подальше, под вешалку, в угол, и бормотать виновато, мол, извините, тут натекло немножко на ваш чудесный коврик, зима, знаете ли, но я подотру, подотру, вы не волнуйтесь, вот только тряпочку, тряпочку дайте, пожалуйста. И, подтягивая сползшие колготки, стыдливо прикрывать побежавшую петлю. А если еще дырка на большом пальце… Впрочем, дырка на большом пальце бывает как раз на чужих тапках, и терпкий грибной запах чужих ног, и стоптанные засаленные задники, и идти в этих задниках на чужую кухню, выпадая при каждом шаге и неловко цепляя согнутыми пальцами войлок, и вообще она не собиралась надевать никаких тапок, ей домой надо, у нее мама на диване перед телевизором, и муж не кормлен, и на работу завтра, и…

— А чайку! — пропел Рудик, когда Татьяна влезла в тапки и сказала все слова про лужу, натекшую на чудесный коврик, про тряпочку, про «я вытру, вы только не волнуйтесь» и прочие неудобства, причиненные гостеприимным хозяевам. — Сарочка нам сообразит, а я вам все, буквально все расскажу!

Что собирался рассказывать Рудик, Татьяна спросить не догадалась. Чай не входил в ее планы. Но Сарочка уже соображала, Рудик уже рассказывал, чай уже наливался — бледно-желтый, замученный жизнью, астенический чай, состоящий из водопроводной, почти неподкрашенной воды.

— Пейте, пейте! — пропел Рудик. — Свеженький, утром заваривали.

Больше всего на свете она ненавидела пить вечером заваренный утром свеженький чай, состоящий из водопроводной неподкрашенной воды, сидя на чужой кухне у незнакомых людей в сорока километрах от дома.

— Вам, наверное, не терпится узнать… — доверительно начал Рудик, заглядывая ей в глаза и трогая пальчиком за руку. — Вам, наверное, не терпится узнать про Левочку. Чудный мальчик, просто чудный! Будущий гений. Вы слушайте, я вам точно говорю — будущий гений! Моссад еще будет бороться заполучить его в свои ряды. Конечно, с ним были проблемы. Ну, вы понимаете, как со всеми талантливыми детьми. Не любили в школе, просто не любили, и все тут. Он так долго учил иврит, просто не мог его запомнить! А они это не приветствовали, я имею в виду в школе. Тетя Рая так переживала! Вы не поверите, ночами не спала, все думала, как забрать мальчика из школы и учить его дома. Но у них так не принято. У них там принято, чтобы все дружили в одном месте, сидя на полу. Вы знаете, у них там детей учат на полу! И Левочка тоже сидел на полу и сильно простудился, и тетя Рая оставила его дома, и пришла учительница, и сказала, что у них так тоже не принято, у них принято ходить с соплями в школу, имея в кармане рулон туалетной бумаги. Вы слышали? И Левочка взял туалетной бумаги и пошел в школу. Но сейчас уже все нормально. Он прекрасно учится, просто прекрасно! Они там все с ума сходят, как он учится. Начал говорить по-арабски. Правда, иврит так и не выучил, но это ничего. Бар-мицву ему справляли в лучшем ресторане. Правда, немножко русском, там, вы не поверите, дают свиную колбасу и бородинский хлеб. А все остальное очень вкусно, ну просто очень! И тетя Дора тоже была. Ей сделали операцию на глазах, и она буквально прозрела! В девяносто четыре года! Это какая-то фантастика! И теперь она записалась в хор, и каждый вторник ходит в матнас, и поет там свое колоратурное сопрано, У нее чудное сопрано! Просто чудное! До войны она занималась в хоре железнодорожников по адресу прописки и там исполняла несколько дуэтов на разные голоса. Но дядя Мойша не пустил ее на сцену. Он был большой самодур, наш дядя Мойша. Вы должны его помнить. Еще такой внушительный мужчина, который умер на перроне, когда они с тетей Дорой возвращались из Сочи в 1981 году по профсоюзной путевке. Он умел сделать себе со скидкой, наш дядя Мойша. Жаль, не дожил до Израиля, а то бы порадовался за тетю Дору. И тетя Дора приехала на бар-мицву к Левочке. Села на автобус и приехала. Вы видели еще где-нибудь такую тетю Дору? И Жора Зильберкранцер тоже был. Он теперь стал большим американцем, Джорджем Зильбером, и купил дом за страшно сказать какие деньги. Правда, его печени это не помогло. А Дина — вы помните Дину, дочку Жорика от первого брака с чужой женщиной из продуктового магазина, еще когда говядина стоила по рубль двадцать? — так вот, эта Дина поступила в их американский университет и теперь выходит замуж за их американского миллионера! Он точно сказал — за миллионера!