Заканчивается холодная война, политика разрядки привела к тому, что границы открываются, так что они с родителями смогут навещать друг друга хотя бы раз в году, что, в сущности, столько же, сколько и сейчас. Сейчас, конечно, легче, потому что греет сознание, что ты в любую минуту, как захочешь, прыгнешь в поезд и приедешь в родной дом, но, положа руку на сердце, пользуется Ян этой возможностью совсем не часто.

Если внимательно подумать, то ничего сверхъестественного в предложении Наташи нет, и ее желание свинтить отсюда далеко не уникально, объяснимо и ничего плохого не говорит о ней самой.

Легко рассуждать о патриотизме, когда ты воспитан в любви и заботе, и родина была для тебя ласковой матерью, или даже строгой, но ответственной мачехой. Неважно, любила или нет, но оберегала, кормила, учила, вывела в люди. Она исполнила свой долг материнства, теперь твоя очередь исполнить сыновний долг благодарности. Все просто. Но что делать тем людям, для которых родная страна обернулась жестокой убийцей и грабителем? Наташа осталась совсем одна не потому, что родные погибли на войне, нет, они стали жертвой государственного произвола. Полина Георгиевна лишилась отца, а Наташа – деда только потому, что он кому-то чем-то помешал или имел неосторожность высказать свое мнение в обществе, где делать этого не стоило. Человеку ни за что, ни про что загубили жизнь и оставили семью без кормильца, еще, наверное, и имущество отобрали, чтобы жена врага народа знала, с кем спать и от кого рожать детей.

А потом у Наташи перед глазами был пример матери, которая смогла если не простить, то как-то оправдать эти перегибы власти, и честно служила людям и стране, не видя от них никакой благодарности, а потом умерла, потому что этот народ, которому она отдавала все силы, не потрудился вызвать «скорую помощь», когда она упала на улице, не побеспокоился о ее самочувствии на работе и не подошел к ней в приемном покое, когда ее в тяжелом состоянии все-таки привезли в больницу.

Пожалуй, на месте Наташи он бы тоже захотел уехать.

* * *

На следующий день Ян, как обычно, пришел к ней в библиотеку. Наташа встретила его совершенно спокойно, как будто и не важно было, что он решил. От этого Яну делалось не по себе, он не мог сосредоточиться на своей монографии и каждые десять минут выбегал на улицу курить. Хотелось поскорее все решить, но библиотека – не самое подходящее место для таких важных разговоров.

Буквы в монографии расплывались, прыгали перед глазами, и, не в силах больше выносить это волнение, Ян сказал, что сходит домой, поспит и вернется к концу рабочего дня.

Работающий по ночам человек умеет засыпать в любое время суток и в любом положении, но сегодня Морфей ни за что не хотел заключать Яна Колдунова в свои объятия. На нервной почве Ян почистил для ужина полную с горкой кастрюлю картошки, высадил все оставшиеся сигареты, так что пришлось по второму кругу докуривать самые сочные хабарики, и вернулся в библиотеку как раз к закрытию.

Наташа тоже из последних сил притворялась равнодушной, и оба так переживали, что по дороге не сказали друг другу ни слова, но только вошли в комнату, как Наташа, не снимая пальто, выпалила:

– Ну что ты решил? Поедешь?

– Нет, – сказал Ян, давясь этим словом.

Наташа опустилась на краешек кровати:

– Может, подумаешь еще?

Ян покачал головой:

– Наташа, это единственное, что я не смогу для тебя сделать.

Она начала медленно расстегивать пальто, но рука замерла на полпути:

– Ясно… Я почему-то так и думала, что ты не согласишься.

– Понимаешь, я давал присягу и теперь не могу ее нарушить.

– Но ты же был в Афганистане, выполнил свой долг перед родиной, разве нет?

Колдунов улыбнулся:

– В таких делах, Наташ, родина решает, когда да, а когда нет.

Ян присел рядом с ней, хотел обнять, но Наташа отстранилась.

– А есть надежда, что ты передумаешь?

– Нет.

– В таком случае, я не знаю, как нам быть дальше, потому что я тоже своего решения не изменю.

– Наташ, ну подожди! Я понимаю, почему ты хочешь уехать, твоя семья настрадалась здесь…

– Моя семья погибла здесь.

– Да, это правда, но правда и то, что сталинских репрессий больше нет. Они давно закончились, и сейчас у нас нормальная жизнь, а будет еще лучше.

Она покачала головой:

– Мама тоже так говорила. Мол, если все уедут, кто здесь будет строить нормальную жизнь… Напомнить тебе, чем все для нее закончилось? Она действительно верила, что вот в войне победим, заживем, вот разруху одолеем, заживем, вот культ личности развенчаем, заживем… Что ж, победили, одолели, развенчали, а мама так и не зажила. Знаешь, она будто подносила кирпичи для строительства хорошей жизни, кирпичи эти у нее забирали, выкидывали в яму, а строили из дерьма. А в конце концов взяли и кирпичом этим ударили ее по голове, чтобы не мешалась. Я так не хочу.

Вздохнув, Ян взял ее за руку.

– Наташа, – начал он осторожно, – ты извини, что я так, будто со стороны на тебя смотрю, но как врач я вижу, что ты сейчас находишься в тяжелейшем стрессе из-за внезапной смерти мамы. Это нормально, ни один человек не в силах удержать такой удар и сохранить адекватность, но ты должна понимать, что ответственные решения ты пока принимать не можешь.

– Почему это?

– Я же говорю, от горя у человека расстраивается психика.

– Ян, ты, наверное, думаешь, что раз я работаю в библиотеке, то я жизни совсем не видела, и вообще восторженная истеричка, так, что ли?

– Нет, конечно! Ты очень сильная, но горе сильнее любого человека. Это все равно как если бы я, прости мне такое некорректное сравнение, выпил бутылку водки и собрался оперировать. И пусть я сто раз умный, волевой и опытный, и очень хочу выполнить свою работу самым наилучшим образом, алкоголь внутри меня не даст мне это сделать. Понимаешь, Наташа? Ты как пьяная сейчас.

– Спасибо.

– Ладно, хорошо, как после наркоза. Тебе надо прийти в себя, прежде чем принимать решение, которое определит всю твою дальнейшую жизнь.

Наташа сухо засмеялась:

– Ян, а что изменится? Дед мой не погибнет в лагерях? Мама не умрет по вине врача?

– Ты будешь способна мыслить здраво. Наташа, я очень тебя прошу, подожди хотя бы полгодика! Ты немножко отойдешь… Пусть отец сам к тебе приедет, ты с ним пообщаешься как следует после долгой разлуки, поймешь, так ли сильно хочешь жить с ним, узнаешь, чего от тебя хочет он. И если ты все-таки поймешь, что хочешь уехать, тогда что ж…

– А тогда что ж? Ты поедешь со мной?

Ян промолчал. Был соблазн слукавить, пообещать, надеясь на то, что за полгода он всяко уговорит ее остаться.

– Так что ж тогда, Ян?