пожал плечами и побрёл осматривать квартиру. Прошёл мимо дверей в туалет и ванну, заглянул в ближайшие комнаты – с порога осмотрел полупустые помещения: без мебели, лишь с разнокалиберными картонными коробками на полу. Прошёл в гостиную. Алина не обманула: в самой большой из комнат я действительно нашёл диван-кровать и кресло на деревянных ножках. Ещё увидел там старенький сервант (с антресолью), на стеклянных полках которого приметил не только посуду, но и две стопки тех самых блокнотов, которые в школе изредка замечал в руках своей соседки по парте. Рядом с креслом обнаружил журнальный стол – на нём стояла большая хрустальная пепельница, лежали три пачки болгарских сигарет «Родопи» и две шариковые ручки.

Но обо всех прочих находках я позабыл, когда заметил шестиструнную гитару. Та скучала у стены, рядом с креслом, словно дожидалась моего появления. Я бережно взял её в руки, приглушил струны, огляделся. Кресло мне не понравилось – расположился на диване.

* * *

Алина вошла в комнату, когда я уже освоился с новой гитарой и признал её лучшим музыкальным инструментом из тех, которые брал в руки в этой «новой» жизни. Решил, что по качеству звука Алинина гитара на голову превосходила и мою «ленинградскую», и «колючую» гитару Полковника, и «послушную старушку» Лёни Свечина. «Не „Гибсон“, конечно, – подумал я. – Но и далеко не дрова». Бросил взгляд на Алину Волкову. Отметил, что модный халат («с перламутровыми пуговицами») моя одноклассница сменила на старый и потёртый: тот самый, который я видел на ней в этой самой квартире в её день рождения. Погладил струны – вновь прислушался к их звучанию.

Наблюдал за тем, как хозяйка квартиры проследовала к окну и открыла его нараспашку: не форточку, а само окно. К мелодии струн добавился едва различимый звук дребезжания задрожавших больших оконных стёкол. Я напрягся, отложил гитару. Но Алина скользнула безразличным взглядом по небу, повернулась к окну спиной и направилась к журнальному столику. Я вновь расслабился, лишь когда девица уселась в кресло, забросила ногу на ногу – нацелила в меня колено. Волкова вынула из кармана халата коробок спичек, достала сигарету. Она откинулась на спинку кресла и затянулась табачным дымом. Опустила глаза – взглянула на гитару.

– Это мамина гитара, – сказала она. – Дедушка привёз её из Германии: после войны. Мама часто на ней играла, когда возвращалась домой. Она любила петь. Она очень хорошо пела.

Волкова выдохнула в сторону окна струю дыма.

– В тот день она тоже пела, – сказала она. – Это был старинный романс. Мы с бабушкой подпевали. А потом у мамочки разболелась голова – внезапно и очень сильно.

Смахнула скользнувшую по щеке слезу.

– И вечером она умерла, – сказала Алина, – не дождалась врачей скорой помощи. Лежала на диване. Уже мёртвая. Красивая. А гитара стояла рядом с диваном, около стены.

Я поёрзал на месте, поправил очки – сквозь чуть запотевшие линзы смотрел на одноклассницу.

– Сегодня годовщина маминой смерти, – сказала Алина. – В этот день я не хожу в школу. И ни с кем не общаюсь. Даже с бабушкой: мы с ней по-разному переживаем эту дату.

Девчонка вновь прикоснулась сигаретой к краю пепельницы.

– Так было… раньше, – сказала Волкова. – Так происходит и здесь, в Рудогорске. Поэтому я не настроена разговаривать с тобой, Иван. Не сегодня. Прости. Просто… не могу.

Она дёрнула плечами.

Я откинулся на спинку дивана, поправил очки. Смотрел на замершую в кресле рыжеволосую десятиклассницу; и на тонкую струю дыма, что поднималась от кончика её сигареты и неторопливо змеилась в направлении окна.

– Сегодня я попросту не хочу слушать ни о хоккее, ни о чём-либо ещё, – сказала Алина. – Извини, Иван. Я вчера предупреждала тебя об этом. Помнишь? Ты не послушал. Так что не обижайся.

* * *

Я не обиделся.

* * *

Монотонное биение моего сердца отзывалось в висках и в затылке болевыми уколами. Запах табачного дыма щекотал в носу. Язык словно присох к нёбу: будто я испытывал жажду уже несколько дней. Заполненный мочевой пузырь не соглашался с утверждением языка: он беспрестанно направлял мозгу предупредительные сигналы, грозился уже в ближайшие минуты «расползтись по швам». Натруженные мышцы повиновались неохотно. Они постанывали, в точности как после первого «силового» занятия в тренажёрном зале. Поэтому я пока не беспокоил их: лежал, не шевелился.

Будильник не прозвенел – так ответила на мой «запрос» память. Я подслеповато огляделся. Взглянул на стены, на потолок, на тёмный силуэт шкафа. Посмотрел за окно (не прикрытое ни шторой, ни тюлем) на полыхавшее яркими цветами рассвета утреннее небо. Мне не понадобились очки, чтобы понять: я проснулся не в своей рудогорской квартире. Снова отправил в память «запрос»: будто через поисковую программу запросил доступ в интернете к нужной мне информации. Память сработала не хуже гугловского поисковика. Она рассеяла туман моего неведения. «Магия, блин…» – промелькнула мысль.

Я всё же пошевелился: приподнял руку, прижал холодную ладонь к коже на лбу – головная боль не исчезла. Уже не гадал, почему окно находилось «не на своём месте». И даже присутствие в воздухе комнаты табачного дыма – больше не удивляло. Потому что узнал и окно без штор, и силуэт шкафа, и тёмное пятно-кресло. Я вспомнил, как позвонил вчера маме: предупредил её, что заночую в квартире Алины Волковой. Вспомнил, что маму моё сообщение не порадовало: она уже по глоссу поняла, что я на момент звонка был… мягко говоря, нетрезв. «Сколько я вчера выпил?» – промелькнула мысль. Из памяти пришёл ответ: «Бутылку 'Столичной».

Нахмурил брови. Потому что чувствовал: последствия от распития пол-литра водки не соответствовали ожидаемым. Знал: ещё в студенческие годы такая доза не влияла (существенным образом) ни на память, ни на «координацию движений». Всегда считал её той «чертой», за которую не стоило «заступать». Приучил себя «не увлекаться» во время праздничных и дружеских посиделок, где на столе появлялось спиртное. И сейчас точно помнил: ограничился вчера «допустимым» количеством водки и точно не смешивал «Столичную» с вином. Но вот организм подсказал, что либо «бутылка была не одна», либо пока был совсем «не тот» я.

Ответ всплыл в голове, словно по волшебству. Я сообразил, что до сегодняшнего дня моё шестнадцатилетнее тело перерабатывало «градусы» лишь после выпитого кефира, да после «новогоднего» бокала шампанского. Даже в свой день рождения я «потреблял» лишь виноградный сок и лимонад. К «тренировкам» я в прошлой жизни приступил уже по возвращении в Первомайск: весной в десятом классе пил с приятелями на улице разливное пиво из бочки, а