– Кедровый шкаф, – уточнил Жорж. – Моя жизнь была разрушена. Где тот разбиватель сердец? Где тот восхитительный молодой человек? Изуродованный калека, потерявший все в один день! Но мало того! Температура! И головная боль, страшнейшая головная боль за всю историю меня, а сколько я пил, просто как лошадь, и какие у меня были похмелья – с этой болью не сравнится ни одно. Меня забрали прямо из больницы, я толком не успел прийти в себя.

– На что это похоже? – спросил я.

Тут Жорж замолчал. Он цокнул языком, посмотрел на небо и сказал:

– На состояние, когда ты мертвецки пьян, но не можешь уснуть. В голову лезут всякие сумасшедшие мысли. А потом – потом похоже вот как раз на похмельный сон.

– Эти неприятные стадии мы должны пропустить, – сказал я.

– Должны, – сказал Жорж. – Просто обязаны, потому что ничего приятного в этом нет! Словом, я впал в забытье! По-моему, я кричал! Надеюсь, я кричал какие-нибудь скабрезности, это было бы стилистически очень изящным решением. Все время запах мяса, запах крови, но в остальном – почти полная темнота. Вот это была жизнь! Я был меньше, чем животное! Но, о чудо, в один прекрасный день, я пришел в себя. Помню, я открыл глаза…

– На скотобойне, – сказал Ванечка.

Жорж посмотрел на него странно.

– В неприятном месте, – сказал он. – Но в то время свет лампочки показался мне солнцем. Я спросил: где я? Надо мной находилась крайне интересная конструкция, что-то вроде костной пилы. Мои ноги были целы. А вот грудная клетка напрочь открыта! Можете себе представить шок юноши, оказавшегося в таком положении? Девица за инструментом, она еще нажимала на какие-то кнопки, охнула, подскочила ко мне и крайне вежливо сообщила, что со мной случилось чудо.

– Какое? – спросил Ванечка.

– Ты не понял? Я преодолел болезнь! Я пришел в себя! Я был единицей из тысяч, даже миллионов! Ко мне вернулся разум!

Жорж, по-видимому, пребывал в восторге от собственной истории.

– Потом вернулась боль, и я осознал весь ужас разъятой грудной клетки.

– А почему у вас было так с грудной клеткой? – спросил я.

– А ты не понял? Он был на скотобойне!

– Потому, – сказал Жорж, – что мне пытались помочь. Сильная стимуляция в некоторых случаях помогает восстановиться. Люди на последней стадии представляют опасность, но малую. Их тела восстанавливаются, но разума в них не больше, чем в кусачей осе. Только тот, кто смог преодолеть болезнь, может похвастаться самоконтролем и абстрактным мышлением, необходимыми для изменения плоти, и применять свои способности на благо бла-бла-бла, вы поняли. Ну да не важно, главное, я пришел в себя! Какой был шанс? Один ко скольки?

Я внимательно смотрел на его лицо. Оно было слишком уж совершенным, черты – невероятно безупречные. Он наверняка занимался улучшением собственной внешности, а этот процесс требует большой сосредоточенности, ведь все изменения исчезнут, стоит забыть о них хоть на секунду.

Жорж сказал:

– Так или иначе, я снова чувствовал себя собой, меня окружили вниманием и заботой, и я осознал, что я больше не заперт на этой тесной и ужасной отсталой планетке. Нет! Нет! Впереди был огромный мир! Сколько людей из тех, кто сталкивается с большой болью, страдает от ксеноэнцефалита? А сколько из них восстанавливается после него? Но я – да. Ах, чудесный, чудесный Жорж!

– А всех других людей там так и оставили как мясо, – сказал Ванечка.

– Если они когда-нибудь придут в себя, – сказал Жорж, – их ждет большой и красивый мир, а если нет, что ж, я не могу сказать, что я вполне осознавал себя для того, чтобы оценить ничтожность своего положения.

Я сказал:

– Крайне мудрое решение нашего руководства – не оставлять в беде нуждающихся.

Тут Ванечка очень сильно наступил мне на ногу.

– Эй! – сказал я. – Больно!

– Конечно, тебе больно, – сказал Ванечка. – Ты же живой.

– Ну-ну, не ссорьтесь, – сказал Жорж. – Политика дело тонкое.

– У-у-у, – сказал Ванюша. – У-у-у, мне так не нравится.

– Тебе можно, – сказал Жорж. – Ты же дурачок. Кому какое дело, что тебе там не нравится?

– То, что он дурак, не значит, что он не такой же человек, как мы, – сказал я. – К нему нужно относиться с уважением, как и ко всем другим людям, а он взамен обязан поддерживать идеи, полезные для общества, в котором он живет.

– Ну, ты уже ко всем счет выставил, – сказал Жорж. А я понял, что совершенно не заметил, как это вот так спорю со взрослым, болтаю с ним, будто с другом, и до чего он мне приятен, хотя в нем есть все те качества, которые я считаю совершенно недостойными.

– Жаль, – сказал Жорж. – Я немногое могу вам рассказать.

– А почему бы просто не спасти нас всех? – спросил Ванечка. – Все бы стали сильными и захватили весь Космос.

– Ну ты подумай, малыш, кому захочется, чтобы его родственники, друзья, любимые становились сильными так ненадолго и такой ценой, – сказал Жорж. – Это не нужно никому. А живем мы неплохо, и не надо тут, а то блондинчик на тебя настучит. Но ладно, отвлекитесь-ка.

– А вы еще покажете?

– Да-да, я еще покажу фокус.

Жорж продемонстрировал нам открытую ладонь.

– Какая длинная у вас линия жизни, – сказал Ванечка. – Меня Фира гадать научила. А если куда-то на руке надавить, то можно узнать, сколько будет детей. Там горбы повылазят.

– Глупые суеверия. Ты Фире не верь, – сказал я. – Она народ дурит.

– Вы внимательно смотрите! – сказал Жорж, оскорбленный нашим диалогом. И мы стали смотреть внимательно. Что-то белое прорвало кожу, словно зернышко дало росток и пробило землю. Жорж и не поморщился. Кость не была костью, и я понял, что это лишь материал, которому можно придать любую форму.

Все сильнее расходилась кожа, брызнула кровь, показалась плоть. Костяной росток поднимался выше, а потом начал разветвляться. Снова появились отростки, но теперь они казались такими мягкими и пластичными, будто лепестки настоящего цветка.

Рана в ладони росла, потому что росток становился толще, выворачивал плоть. Отвратительно, конечно, но то, что сотворял из кости Жорж было в то же время и удивительно красивым.

Получался цветок, словно бы настоящий – гвоздика с ее зазубринками на лепестках и их причудливым сплетением. Белый каркас стал покрываться сосудами, которые ползли из ладони, а затем и необычной красной, насыщенной кровью плотью.

Цветок перед нами пульсировал и алел.

– Как красиво, – сказал я. – И ужасно. А сколько он проживет?

– Будет гнить, как и всякое другое мясо. Но кость – останется. Сколько таких сувениров я подарил инопланетным красавицам. Без