Он хотел позвать кого-нибудь, но в это время открылась дверь и вошел слуга, который нес поднос и скатерть. За ним шел Вирджинио, и его глаза с ненавистью остановились на Фьоре, сушившей у огня волосы, а затем с немым вопросом на хозяине, который только улыбнулся. Кампобассо испытывал жестокую радость, наблюдая ревность, от которой все кипело в душе его пажа.

— Где она будет спать? — спросил Вирджинио, пренебрежительно кивнув головой в сторону молодой женщины.

— Донна Фьора, — ответил кондотьер, подчеркивая обращение, — ляжет, конечно, в моей комнате. А ты проследи, чтобы сменили простыни…

— Где тогда ляжете вы?

— Кто знает?.. Возможно, у себя. Почему бы и нет?

— А я? — продолжал спрашивать паж.

— Ты?.. Где тебе нравится. Хотя бы… с Сальвестро, когда он вернется от бургомистра…

Вирджинио сильно побледнел, а в его черных глазах сверкнули молнии.

— Я убью ее, слышишь? — проговорил он сквозь стиснутые зубы. — Я убью ее, если ты дотронешься до нее…

Небрежным движением руки Кампобассо коснулся его щеки, покрытой детским пушком, при этом его улыбка стала еще шире, открыв крепкие белые зубы, настоящие зубы хищника!

— Тогда, малыш Вирджинио, мне придется тебя повесить, — сказал он почти ласково. — Это же произойдет с тобой, если с нею что-нибудь случится… Согласись, что это будет очень обидно, ведь у нас с тобой еще могут быть прекрасные минуты. Подумай!

— Но кто она такая, чтобы занимать лучшее место в замке?

— Как? Ты еще не знаешь? Ну… это моя кузина, а я всегда любил свою семью. Как все те, кто не часто встречается с домашними.

Теплый и мелодичный голос Фьоры прозвучал на весь зал:

— Кстати, кузен, что вы собираетесь сделать с моими людьми? Я думаю, вы не хотите продержать их всю ночь в карауле? Для них ведь путешествие было не более приятным, чем для меня.

— Простите, я и забыл про них. Сходи за ними, Вирджинио!.. Хочу взглянуть на них.

Через некоторое время кастилец и шотландец: появились в зале, где стоял стол, накрытый для ужина, и горели новые свечи, а также факелы, отчего зал перестал казаться таким холодным. Вместе с ними в помещение проник запах жареного мяса.

— Это Эстебан, — представила Фьора. — Он мой оруженосец, секретарь, наставник и телохранитель.

А это Дени Мерсье, который согласился сопровождать меня от самого Парижа.

Кондотьер рассматривал обоих с большим интересом. У Эстебана было крепкое мускулистое тело, которое как нельзя лучше отвечало требованиям, что Кампобассо предъявлял к своим наемным солдатам. По виду он совсем не походил на секретаря. А другой, с пиратскими плечами и гордым взглядом, был еще больше похож на солдата…

— Ты, должно быть, местный, если так хорошо знаешь дорогу? — спросил он у Мортимера, который, не стараясь выглядеть вежливым, ответил небрежно:

— Нет, я из Берри, но много путешествовал.

— Ах, вот так? Хороший проводник может быть очень ценным. Я мог бы воспользоваться твоими услугами, если… ты не захочешь вернуться домой. Ты у кого служишь?

— Ни у кого. Но у меня есть свой собственный дом и свои привычки, поэтому, закончив дело…

» Готов поспорить, — подумал Кампобассо, — что этот гигант из знаменитой шотландской гвардии короля Людовика! Тогда прекрасная кузина может быть… посланницей?«Как раз в это время слуги стали вносить блюда, кувшины и салфетки, а за ними вслед появился и Галеотто, слегка приодетый. Кампобассо воскликнул:

— А сейчас, моя прекрасная кузина, помоем руки и за стол!

— Ты мог бы представить меня! — проворчал Галеотто.

— Донна Фьора, это сеньор Джакопо Галеотто из Милана, он вместе со мной командует корпусом ломбардцев монсеньора герцога Бургундского. Донна Фьора Бельтрами, приехала из Флоренции.

— Ах, Флоренция! — глубоко вздохнул капитан. — Я был там, когда герцог Галеоццо-Мария Сфорца и герцогиня Бона посетили сеньоров Медичи! Какой тогда был праздник! Какие турниры! Какие вина! А женщины!.. Это было…

— В 1471 году, четыре года назад, — подсказала Фьора. — Ваша герцогиня Бона и впрямь прекрасна.

Мой отец имел честь танцевать с ней…

Все сели за стол и начали говорить о роскошной жизни Лоренцо Великолепного, к большому удовольствию Фьоры, любившей свой прекрасный город, Флоренцию, которая принесла ей столько горя, но память о которой навсегда сохранится в ее сердце…

Спустя два часа, стоя в амбразуре узкого окна, Фьора ожидала Кампобассо. Она знала, что он непременно придет. В этом невозможно было ошибиться, судя по тому взгляду, каким он следил за ней совсем недавно, и как поцеловал ей руку, лицемерно проговорив» спокойной ночи «. Она была готова к этому, так как Коммин по приказу короля нарисовал ей портрет неаполитанского кондотьера с исключительной правдивостью. Она понимала также двусмысленность своего собственного положения и то, что имела дело со вспыльчивым человеком, не знающим преград своим желаниям.

Если она откажет ему после того, как совершенно околдовала его, то он может взять ее силой. Лучше пусть он думает, что она тоже поддалась его чарам, тогда ее положение будет предпочтительнее…

Однако Фьора не хотела ложиться, а ждала его стоя.

Кровать с красным пологом была сделана в прошлом веке и вполне вместила бы четверых; она была застелена свежим бельем и только ожидала, когда на нее лягут.

Гордость Фьоры восставала при мысли о повторении той жуткой сцены у Пиппы, случившейся в борделе квартала Санто Спирите: полураздетая девушка, похожая на поданную к столу дичь…

Плечи Фьоры подрагивали, как от зимнего холода, независимо от ее воли, и она накинула шаль. Кампобассо мог стать третьим мужчиной, обладавшим ее телом, после Филиппа и этого жуткого Пьетро. Первый дал ей сказочное наслаждение, второй внушил ужас насилия и животной похоти, оставив пугающие воспоминания.

Между этими крайностями Кампобассо вряд ли удастся оставить какой-либо след. Она ждала его с полным безразличием, похожим на безразличие куртизанки, так как это было положено ей по роли. Тело ее можно считать силками, раскинутыми для того, чтобы поймать в них принца и погубить его. Нужно только покрепче привязать к себе кондотьера, чтобы наверняка оторвать его от Карла Смелее. По крайней мере это был все-таки шанс — и Фьора охотно допускала, что мужчина позволит соблазнить себя.

Когда-то Деметриос обещал дать ей оружие для будущих сражений, и он сдержал слово. Однажды вечером на судне, которое шло в Прованс, грек нарисовал ей мужское тело и отметил эрогенные зоны. Он сделал это с совершенной холодностью и безразличием, как профессор анатомии нарисовал бы для своего ученика, и она приняла науку так, как хотел ее учитель…