крайней мере большинство из нас) никуда не мигрировали — не приезжали и не уезжали: как жили в своих городах, домах, квартирах, так и живём. Сама территория нашей страны никуда не делась — всё на прежних местах: она не провалилась в гигантскую расщелину после тектонических сдвигов, не погибла под массой раскалённого пепла, как античные Помпеи, не ушла под воду, как мифическая Атлантида. Она «физически» осталась существовать, и это «физически» основывает нашу иллюзию, не позволяя нам разглядеть действительный факт, посмотреть, так сказать, этому факту в лицо. Но что же изменилось на самом деле — и изменилось ли?..

Мы привычно думаем, что СССР «просто реформировался». Не выдержал, обанкротился, распался, разделился… Но это заблуждение. Он умер. Когда я говорил об этом с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым (а ему ли не знать…), он в какой-то момент как-то вдруг в сердцах, обречённо сказал: «Да, система нуждалась в замене, а не в реформировании. Её уже нельзя было реформировать». Иными словами, она должна была умереть, и на освободившемся таким образом месте должно было возникнуть что-то новое, что-то другое. Конечно, Михаил Сергеевич не ставил перед собой задачи «убить» СССР, он искренне верил в то, что он занимается «улучшением» («реформированием») страны. Но получилось по-другому, потому что «её уже нельзя было реформировать», «система нуждалась в замене». И это — «другое» — возникло, свято место, как известно, пусто не бывает. На свет Божий, как и положено, в муках, появилась Россия.

Но что такое страна, если не территория и не люди? И почему я считаю возможным говорить, что что-то умерло или что-то возникло, если всё, по сути, осталось «на прежних местах»? Да, территория стала меньше, да, людей поубавилось, но мы же «правопреемники СССР» — или нет? По документам — конечно. Ну а по существу? Чтобы понять это, нужно ответить себе на вопрос о «способе думать» — он у нас теперь какой? Поменялся он, совместился с реальностью или нет? Вроде «Россия — великая наша держава! Россия — великая наша страна!» — то есть «по-советски» звучит (да и под музыку соответствующую), а вроде бы уже и не великая, и точно не советская… То есть «как раньше» мы уже не можем, а «как по-другому» — нам пока непонятно, ещё не знаем. Зависли. И висим.

Страна — это не территория и даже не люди, страна — это институты, обусловленные теми или иными «способами думать», с которых по большому счёту всё и начинается. Звучит как-то очень просто и обыденно, нет ни пафоса, ни величия, но это так. Институты — это, грубо говоря, органы управления (в широком смысле этого слова): президент, правительство, федеральное собрание, суды, то, что они производят, — законы, кодексы, нормы, установления и т. д., и т. п. Но и это ещё не всё, а точнее сказать — вообще мелочь. Главное — то, что по всем этим законам, кодексам, нормам и установлениям живёт. Но живём ли мы по этим «новым правилам» — по-настоящему, по гамбургскому счёту? Это, как говорится, «большой вопрос».

Если способ думать про «президента» у нас как про «царя» — это не президент, это царь. Если способ думать про «закон» у нас как про «дышло» (а мы ведь так все про него и думаем), то это дышло, а не закон. И так далее… «Пролетариат», живущий по законам, где «тунеядство» является уголовно наказуемым делом, и тот же вроде бы «пролетариат», живущий по закону — «нашёл работу, повезло тебе», — это два разных «пролетариата», другой, так сказать, институт, потому что в головах этого пролетариата разные «способы думать», и государства с таким пролетариатом тоже разные. Если в одной стране нет частной собственности (вся она, например, «социалистическая собственность»), а в другой — есть, это две разные страны, потому что это такой институт — частная собственность — и соответствующий «способ думать».

Так что вопрос на самом деле звучит так: сформировался ли он у нас, этот — новый — «способ думать», или нет? И от этого зависит, есть ли у нас соответствующий «институт», а потому и эта, новая, наша страна — Россия. Точно такой же эффект на природу человеческого сознания имеют, кстати сказать, и законы «о свободе совести и религиозных объединениях» или закон, гарантирующий «свободу слова» и т. д. Декларировать можно всё что угодно. Советская Конституция вообще была невероятно прекрасной, демократической до потери сознания. Ну а толку-то, если все боятся парткома и КГБ? И вот объявили, ещё при Михаиле Сергеевиче, кстати, свободу вероисповедания, а «способ думать» остался прежний, партийный: «Партия сказала: "Надо!", комсомол ответил: "Есть!"». И где тут вера? В чём исповедание? Хоть КПСС, хоть РПЦ… Тогда к одним мощам ходили прикладывались, теперь к другим ходим. Так в формальных ли «институциях» дело? Нет, не в институциях, не в законах, не в том, кто их принял, и даже не в том, что в них написано, дело в нас, которые живут по тем или иным правилам, точнее — в той или в иной реальности, образованной тем или иным «способом думать», создавая тем самым фактические институты жизни («техники и практики себя», как говорят философы).

Территории существовали столько, сколько они существовали, люди — то же самое, продолжая себя в поколениях, а страны — нет. Страны являлись на свет и уходили в небытие: Великая Римская империя, Священная Римская империя, Франкское государство, Германский союз, Пруссия, Французская империя, Австрийская империя, Британская империя, Третий рейх и сто пятая республика в какой-нибудь Гваделупе. Это были разные страны — на одной и той же территории «планета Земля». И друг от друга отличали их не территории и не люди, каким-то образом там взявшиеся, а «строй». Но «строй» — удивительно неудачный термин: «государственный строй», «политический строй», «конституционный строй». Непонятно, о чём речь — «строили мы, строили», Чебурашка какая-то.

Когда я спросил у Анатолия Борисовича Чубайса, в чём он видит главные изменения, которые произошли в нашей стране за последние 20–25 лет, он ответил мне небольшой «зарисовкой из жизни». Один его товарищ, успевший хорошо пожить в СССР, недавно смотрел вместе с внучкой хронику одного из партийных съездов. Внучка долго и недоумённо созерцала выступление полуживого Леонида Ильича Брежнева, а потом, обратившись к деду, предъявила претензию: «И этого человека вы выбирали на роль лидера страны целых семнадцать лет?!» «Вот это как раз про это, — закончил Анатолий Борисович свой рассказ, — что мы не избирали, что был другой порядок… Это очень тяжело объяснить». Вот это