До начала игры оставались еще годы и годы.

В Беличи мы въезжаем под вечер, и снова над кромкой горизонта расходятся оранжево-красные полосы угасающего дня. На востоке же в небе сгущаются темно-синие и серые цвета. Колеса тележки приминают густой ворох мусора и листьев, что каждую осень облетают с тополей и кленов; среди листвы встречаются сухие и ломкие веточки берез, бурая лежалая хвоя.

— Непорядок, ей-богу, какой-то свинячий непорядок, — полуобернувшись, ворчит Лютич.

— Чего это ты? — спрашиваю.

Справа и слева от нас тянутся окраинные дома, приземистые, унылые. Стекла в них частично разбиты, палисадники заплетены вьюнком, его бледно-розовые цветки покачиваются над зарослями бурьяна. Кругом царит страшное запустение, я невольно передергиваю плечами, ежась, как от озноба, а Ирка осторожно берет меня за руку и уже не отпускает. Боится, что ли? Да чего тут бояться? Привидений или духов? Быть может, тут поселился ирландский баньши и теперь пугает всех по ночам заунывным плачем? Ха-ха, я бодрюсь, но на душе неуютно. Тягостная апатия овладевает мной, в животе зародышем ворочается подспудный страх. Пока это всего лишь страх неизвестности.

— Ничего, — говорит Лютич, скорбно поджав губы. — Где нет порядка, появляется хаос.

— Ты еще энтропию помяни, — иронизирую.

— Как думаешь, — продолжает он, — есть здесь люди?

Молча пожимаю плечами.

— Я думаю — нет. От людей мусор другой, не такой совсем, уж поверьте, господин Влад.

Ну да, размышляю, кому как не Лютичу знать это — в Лайф-сити он был не только палачом, но и уборщиком. Лютич почему-то обращается ко мне на «вы», а на «ты» — изредка, мельком. Может, дурацкая привычка, может, ему нравится называть меня «господин» или «доктор Влад», или же Лютич считает это забавным. Впрочем, дело его. Мне бы понять — откуда, по какой причине у меня возникла уверенность, будто Беличи — ключ к утерянной памяти? Как это скучное, запустелое, слегка жутковатое место повлияет на возвращение воспоминаний? Наверное, загвоздка не только в Беличах, пусть когда-то здесь и произошло нечто действительно ужасное, и рассудок заблокировал, скажем так, запись тех событий. Закрыл в дальнем темном чулане на три висячих замка, а ключи выбросил.

В другом чулане надежно заперто недавнее происшествие в деревеньке, где нас схватили. Мы с Иркой просто не помним, что же там было, что сталось с жителями? Причем девушка не помнит благодаря моему же вмешательству. А вот я… Лютич распространяться об этом не желает. По обоюдному молчаливому согласию мы избегаем столь неприятной темы. Но память о Беличах необходимо растормошить, выпустить на свободу — это представляется чрезвычайно важным, хоть я не понимаю — почему. Чувствую интуитивно — надо. Нужно позарез. Что история эта как спусковой крючок: именно она способна повлечь за собой лавину остальных воспоминаний. Мне так кажется. Однако ключей нет, утеряны. Что ж, подберем отмычку — ею станут запахи и звуки, и вся эта местность окрест.

Но гораздо сильнее меня интересует еще более глухой, таинственный, весь заросший мхом и клочьями паутины подвал на самых задворках сознания. Там рассудок прячет воспоминания о двухэтажном коттедже, где я нашел умирающую сестру, где сотворилось чудо превращения неживого в живое, и где разъяренная толпа преследователей во главе с Алексом настигла меня. В этом-то я не сомневался. Что же случилось потом? А черт — ведь я и тогда не мог вспомнить, что не так с Беличами. Я стоял у окна и крутил в пальцах цветок — пышную астру, которая раньше принадлежала юному солдатику. Он еще называл имя девушки, что подарила ему цветок.

— Кларетта! — восклицаю я. — Да!

— Что, Кларетта? — встревоженно откликается Ирка.

— Кларетта? — с любопытством басит Лютич. — Ну-ну.

— Так звали одну девушку, — поясняю. — А живет она в Беличах. И нам надо ее разыскать, — заканчиваю с убежденностью в голосе. — Спросить кое о чем.

— Угу, — хмыкает Ирка. — Так она тебе всё и выложит. Это если ты ее найдешь. По-моему, город давно заброшен.

Возница, взявшись за поводья, причмокивает губами, как бы шепча: «Н-но, р-радимая, шевелись». Лошадка еле плетется, устало переставляет ноги, да и мы тоже умаялись за день, и у всех на уме лишь одно — отдохнуть бы поскорее. Мысли путаются, а глаза сами собой закрываются. Я долго думаю, что бы возразить Иринке и, наконец разлепив веки, говорю:

— Мы постараемся ее отыскать, — зеваю, культурно прикрыв рот. — А сейчас нужно выбрать место для ночлега — скоро стемнеет.

Мне никто не отвечает. Часто моргая, оглядываюсь по сторонам. Черт… Окраина закончилась, мы, должно быть, приближаемся к центру. Лошадь забирает немного вправо, ее внимание притягивают белеющие в потемках кусты акации.

В воздухе сгущаются сизые вечерние тени, краски блекнут, тишина становится ощутимой; она, как вода, вливается в уши, закупоривая их мягкими ватными затычками. Не слышно ни звука, даже ветер, легкий и прохладный, дуновения которого время от времени ерошили волосы, замирает. Кажется, весь мир впал в оцепенение. Я резко мотаю головой, избавляясь от облепившего меня плотного кокона тишины, замечаю, что Ирка и Лютич чуть ли не спят на ходу: девчонка прижалась ко мне, посапывает, уткнувшись в плечо, Лютич и вовсе прикорнул на краю повозки, того гляди грохнется. И поводья выпустил. Мы где-то в районе складов — сюда нас завлекла никем не управляемая лошадь, она стоит у обочины и меланхолично обгладывает низкорослые акации, кучками растущие вдоль дороги.

Тормошу спутников, они так же, как я, встрепенувшись, промаргиваются и с удивлением смотрят вокруг. Лютич ковыряет пальцем в ушах, трясет головой, наклонив ее набок. Я невольно фыркаю — Лютич напоминает малоопытного ныряльщика, который, прыгая по берегу на одной ноге, вытряхивает из ушей воду. Вслед за мной фыркает Ирка.

— Странное какое-то место. — Она вопросительно глядит на меня. — Да?

— Да, — киваю. — Почти одновременно всех сморило. Вряд ли это только усталость…

Лютич подбирает вожжи и, понукая кобылу, несильно хлещет ее по спине.

— Пошла, пошла, милая! Чего стала? Акации эти колючие жевать, тьфу! Я тебя не кормлю, что ли?

Лошадь с неохотой переступает ногами, взмахивает хвостом и, развернувшись, идет по бетонке, кося на оставшиеся позади чахлые кустики влажным карим глазом. Повозка вновь медленно катится по дороге; на землю черным покрывалом опускается ночь, вверху, среди клочковатых облаков загораются бледные звезды.

— Так и будем ехать, куда глаза глядят? — капризничает Ирка. — Спать хочу.

Лютич согласно кряхтит и добавляет:

— Переночевать бы где, господин Влад, не в телеге же.

Я внимательно изучаю складские помещения справа и слева от нас: их облик кажется знакомым.

— На следующем повороте — налево, — командую.