Шура редко видел сны и сейчас очень хотел проснуться – даже глаза потер, но это не помогло. Юноша раздвинул губы в тонкой улыбке.

– Это ад? – спросил Шура.

– Это страна мертвых.

Дома становились все старше и дряхлее, а под ногами исчез всякий намек на тропинку – теперь Шура и его спутник шагали по вязкому рыхлому снегу.

– Я Александр Черников, – сказал Шура. – Я студент и тренер в студии бальных танцев. Мне восемнадцать лет, я люблю одну девушку и не знаю, что еще сказать тебе.

– Это не ответ на мой вопрос, – покачал головой юноша и отступил на шаг. – Но мне было бы интересно узнать его… – и тут голос мертвого попутчика изменился, и он хрипло пророкотал: – Приехали, начальник!

Шура открыл глаза: такси стояло возле Лизиного дома.

* * *

Дальше все пошло тихо и как-то аккуратно, что ли.

Пропустив два занятия, Лиза, похудевшая и очень смирная, вернулась в студию танцев. Все движения она выполняла подчеркнуто четко, как автомат, не шутила и вообще говорила очень мало.

– Привет, – роняла она, входя в зал.

– До свиданья, – это в конце занятия. Всё. Два слова. С Мадиной она, конечно, общалась больше: девушки вместе приезжали и уезжали, а по слухам, нередко «зажигали» в одном из дорогих клубов. Но на занятиях – два слова. Конечно, Шура пробовал заговорить с ней, но Лиза отделывалась кивками или вообще притворялась, что не замечает его. Так, бухтит что-то над ухом, мало ли. Ее телефон коварно находился вне зоны действия сети; после семнадцатого раза Шура перестал его набирать. Окна в квартире были по вечерам черны и мертвы, и после третьего вечера Шура перестал приходить.

В начале апреля Шура не вытерпел и зажучил Ванечку в мужском туалете, где пригрозил искупать его в писсуаре, если он не расскажет, что происходит с Лизой. Ванечка вырывался, матерился, а потом вдруг заплакал, как дитя, и рассказал, что Лиза по ходу дела с ума сошла, потому что разогнала его, Ванечку, на пинках – по той простой причине, что он (тут Воробушек заревел еще горше) нашел девушку для занятия интимом на нейтральной территории и таки смог развязаться со своей невинностью. А Лиза его пнула. Натурально. Вот что он такого сделал? Почему всем можно, а ему нельзя? Про можно и нельзя Ваня рассуждал бы еще долго, но тут Шура снова пригрозил ему малоприятным купанием, и тот вернулся к теме. Так вот, после поездки в Москву Лиза какое-то время лежала в больнице с подозрением на инсульт, а потом выписалась и дала Ване пинка, потому что он времени даром не терял. И теперь денег нет, работы нет, и счастья нет, и по его, Ваниному, мнению, во всем виноват лично Черников, который и возил Лизу в столицу нашей родины.

Шура понял, что здесь ему толку не добиться, подумал и решил не ходить кривыми дорожками и все узнать из первых рук – он отправился к Мадине.

Мадина была студенткой экономического факультета, красой и гордостью потока и уже лауреатом премии «Молодой экономист». Декан натурально уверял, что когда-нибудь эта зеленоглазая девчушка с каштановыми волосами и недюжинной хваткой будет возглавлять РАО «ЕЭС России» или что-то в этом роде – потенциал есть. Пока же Мадина танцевала в паре с Лизой, стряпала на уровне президентского повара, писала стихи и спала четыре часа в сутки, черпая бодрость из неизвестных резервов. Она жила напротив парка, на последнем этаже девятиэтажки в съемной квартире; стоя в лифте, Шура думал, как объяснит свой визит.

Он не надумал ничего. Ехавший с ним подчеркнуто опрятно одетый мужчина – Шура пару раз видел его фотографии в газетах, но фамилию с точностью припомнить не мог: не то Кашин, не то Каширин – смотрел на него почти с сочувствием. Вот у журналистов не бывает проблем с тем, чтобы что-то сказать, подумал Шура и решил действовать экспромтом.

Вместо звонка рядом с дверью красовался моток проволоки. Шура не сдержал усмешки и постучал. Ногой. Сначала никто не отзывался, потом из глубин квартиры смутно донеслось:

– Открой, а то я не… – и дверь отворилась. В первое мгновение Шура подумал, что это солнце брызнуло ему в лицо, окутав мягким золотым светом – где-то далеко пели птицы, и была весна.

– Привет, – промолвил Шура. – Лиза. Не прогоняй меня, пожалуйста. Давай поговорим.

* * *

В городе снег давным-давно растаял, но в парке зима еще держалась, не уступая позиций. Однако старая-престарая сцена на массовом поле, несколько лет как заброшенная и забытая, наполовину уже рассыпавшаяся, успела высохнуть. Добираться до нее пришлось по глубокой грязище; забираясь на сцену по проржавевшей лестнице, Шура едва не подвернул ногу. Лиза сняла заляпанные грязью ботинки и поставила их в стороне, оставшись в пижонских белых носках. Солнышко пригревало, Шура расстегнул куртку и сел на край расстеленного Лизой толстого пледа в сине-зеленую клетку.

– Иногда мы сюда приходили с братом, – сказала Лиза. Это была ее первая настоящая фраза за все эти дни, обращенная к нему, и Шура понял, что отвык от ее голоса. – Это место почти все забыли.

Шура огляделся. Кругом были только деревья, кусты и бурая земля с зелеными щеточками молодой травы. Ни бутылок, ни пакетиков от чипсов – город остался где-то далеко, чуть ли не в другом измерении, мир стал первобытным, перворожденным, созданным только что и специально для них. Доски настила пахли легко и грустно, до Шуры доносилось журчание ручьев, и он чувствовал покой тихого одиночества, когда никуда не нужно спешить, и все уже решено.

– Не прогоняй меня, – устало повторил он. Лиза мягко улыбнулась.

– Не прогоню. Я поняла, что это безнадежно.

Ее пальцы были мягкими и горячими. Иероглифы на ладони Шура даже и не пробовал разобрать. Наверное, она хорошо ворожит и прекрасно видит будущее, наверное, она стала совсем другой, и он ее совершенно не знает, однако пока можно держать ее за руку, ничего не ждать и ни о чем не думать.

– Воробей сказал, ты в больнице лежала.

– Было.

– Как ты сейчас?

– Терпимо.

Отрывочный хэмингуэевский диалог. Короткие рубленые фразы. Лиза рядом, и ее рука пахнет зеленым чаем. Шура не мог понять, что же с ним происходит – разве это наваждение, эта горячка, это стечение всей Вселенной в одну точку – неужели это и есть любовь? Или просто их общее одиночество достигло своего верхнего предела, чтобы в итоге вырваться наружу? Что же это такое, в конце концов, есть ли имя у этого чувства, что сжало горло и не дает дышать?

– Послушай, – сказал Шура. Он понимал, что будет говорить не то и не так, как нужно, однако молчать было еще тяжелее. – Почему… Почему ты была такая?

– Какая?

– Чужая.

Несколько долгих минут Лиза молчала, и Шура боялся, что сейчас она встанет и навсегда уйдет из его жизни, даже не обернувшись. Синица, еще по-зимнему круглая и нахальная, смотрела на него с ветки черными блестящими бисеринками глупых глаз.