В эти тяжелые в финансовом отношении дни подруги увидели «новую Айн». Если ранее она была малообщительна, замкнута и неприветлива, то сейчас свет любви озарял всё ее существо — и окружающие обнаружили, что русская иммигрантка умеет быть веселой и открытой.

Приблизительно через год после второй встречи с Фрэнком, летом 1927-го, Айн Рэнд была вынуждена съехать из общежития и жить на 30 центов в день. Из еды она могла себе позволить утром лишь кусок шоколада, который запивала горячей водой из крана, а днем — холодные консервированные спагетти или бобы. В конце этого тяжелейшего месяца, измученная болями в желудке, она пошла в ресторан и заказала тарелку супа. Работая официанткой, Айн сознательно искала места в предместьях Лос-Анджелеса, в трущобах, в часе езды от центра города. Как писательница позднее будет гордо вспоминать, она делала это вполне сознательно, не желая, чтобы Фрэнк случайно встретил ее. Она не то чтобы стеснялась своей работы; просто ей не хотелось, чтобы Фрэнк узнал о ее проблемах. Из архивных источников известно, что ее финансовое положение было столь плачевно, что ей посылали деньги родители, оставшиеся в СССР. Учитывая, что им самим жилось не слишком сладко, можно представить, как же худо было их эмигрировавшей дочери. К тому же Айн периодически одалживала небольшие суммы у своих американских родственников — которые, кстати, так никогда и не вернула.

По словам Норы, в 1928 году старшая сестра послала родителям в письме свои фотографии. С ними Анна Борисовна и Наташа пошли в банк, чтобы получить разрешение на пересылку денег в США. В результате им было позволено отправлять по 25 долларов в месяц, что они и делали в течение некоторого времени. Отметим, что этот факт Айн Рэнд не упоминает ни в одном из своих многочисленных интервью, по-видимому, не желая бросить тень на экономическую ситуацию в обожаемой ею Америке, а также признать, что в начале карьеры она была не так уж самостоятельна.

Айн сознательно переехала из общежития киностудии, чтобы иметь возможность в снимаемой ею малюсенькой комнатушке постоянно встречаться с Фрэнком (в общежитие было запрещено приводить кавалеров). Именно в это время их роман перешел в более серьезную стадию. О том, как прошли для Айн и Фрэнка следующие полтора года, известно немного; однако 15 апреля 1929-го их отношения пришли к закономерному результату — официальному браку, зарегистрированному в Зале правосудия Лос-Анджелеса. Это была тихая и спокойная церемония: Айн и Фрэнк были чужими в этом городе, где они почти никого не знали. После свадьбы они устроили скромный ужин в доме, где жили братья Фрэнка.

Почти всем было известно, что, несмотря на романтические отношения Айн и Фрэнка, решение пожениться было в известной степени вызвано необходимостью: Айн уже многократно продлевала визу и дальше делать это не могла. Она должна была или выехать из США, или жить в стране нелегально, или выйти замуж за американского гражданина. Фрэнк знал это и как истинный джентльмен решил помочь. Был ли он всерьез влюблен? Ответ на этот вопрос дать непросто. С одной стороны, все знали, как хорошо он относится к Айн, заботится о ней и делит с ней все радости и трудности повседневной жизни. С другой — было очевидно, что он не испытывал той неистовой страсти, которой пылала Айн.

Так или иначе, но Рубикон был перейден, и Айн Рэнд вступила в новую жизнь в качестве законной супруги. Через два месяца после свадьбы О’Конноры поехали в Мексику, чтобы по возвращении при пересечении границы США 29 июня 1929 года Айн официально могла получить вид на жительство, дающий возможность трудоустройства, — грин-карту (она сохранилась в архиве писательницы). В этом документе было указано: миссис Чарлз Фрэнсис О’Коннор. Гражданство США Айн получила лишь два года спустя, 3 марта 1931-го, но грин-карта дала ей ощущение принадлежности к любимой стране. Тревога, которая грызла ее с момента приезда в Америку, сменилась спокойствием и уверенностью. Теперь она могла наконец-то сосредоточиться на завоевании Голливуда.

Молодая семья переехала в меблированную комнату и начала новую жизнь. Вскоре после свадьбы Айн с помощью русского иммигранта, актера Ивана Лебедева, стала делопроизводителем в костюмерном отделе голливудской киностудии «Радио Кейт Орфеум Пикчерз» (РКО). Работа, увы, имела весьма отдаленное отношение к киноискусству, однако была постоянной и неплохо оплачивалась. Через полгода Айн добилась повышения жалованья с 20 до 25 долларов, а через год стала начальником отдела с зарплатой в 45 долларов в неделю. Кроме того, пользуясь связями на киностудии, она находила временные контракты для Фрэнка. Вскоре они переехали на другую съемную квартиру — возле главного офиса РКО, купили радиоприемник (не такая уж дешевая вещь в те времена) и подержанную машину. Отметим, что уже на раннем этапе их совместной жизни лидером и финансовой опорой семьи была Айн. В дальнейшем этот поведенческий паттерн будет развиваться по восходящей. Работа в РКО решила все их финансовые проблемы. Конечно, Айн не очень-то любила ее, однако понимала: в условиях стагнации во время Великой депрессии, когда миллионы американцев оказались на улице, надо радоваться, что у нее есть стабильный заработок.

Однако не этим жили ее душа и незаурядный интеллект. Чтобы увеличить словарный запас и поближе познакомиться с современной американской и переводной литературой, Айн много читала. Сильнейшее впечатление на нее произвели рассказы О. Генри, которому она будет подражать в своих ранних новеллах. Пришлись по сердцу также книги Синклера Льюиса — первого американца, удостоенного Нобелевской премии по литературе (1930). А вот роман «Прощай, оружие!» (1929) другого знаменитого американца, Эрнеста Хемингуэя, ей совершенно не понравился. Совершенно не в ее вкусе был и философский роман «Волшебная гора» (1924) немецкого классика Томаса Манна, отмеченный в 1929 году Нобелевской премией. Разочарованная Айн отправилась в книжный магазин и спросила продавщицу: «Есть ли у вас что-нибудь с хорошим сюжетом, но в то же время с серьезными идеями?» Та печально ответила: «Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду. Сейчас так больше не пишут». «Ну что ж, — подумала Айн, — тогда напишу я».

Забегая вперед, отметим, что в более поздние годы она будет читать всё меньше и меньше, полагая, что в литературе осталось не так много хороших писателей, произведения которых она не читала. В ней будет расти раздражение по отношению к другим писателям и к современной литературе в целом: по ее мнению, там напрочь отсутствовал романтический образ «идеального человека», над которым она работала все годы своего писательства. Казалось бы, перед ней был богатейший выбор: в 1920—1930-е годы творили такие великие прозаики, как Герман Гессе, Владимир Набоков, Евгений Замятин, Исаак Бабель, Михаил Шолохов, Эрих Мария Ремарк, Джек Лондон, Михаил Зощенко, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Лион Фейхтвангер, Жан Поль Сартр, Альбер Камю, Джордж Оруэлл и др. Неужели же среди произведений этой плеяды гениальных авторов, многие из которых стали лауреатами престижнейших литературных премий, совсем ничего не пришлось по душе американской иммигрантке? Более того, многие из них писали и об «идеальном, романтическом человеке», и о давлении тоталитарного государства на индивидуума, и о борьбе талантливых одиночек со всепобеждающей посредственностью. Кажется, дело было совсем в другом. Если быть искренними, то надо признать: Айн Рэнд с детства не был привит вкус к хорошей литературе — как к прозе, так и к поэзии. Это, в сочетании с непомерным эгоизмом и представлением о себе как о носительнице истины в конечной инстанции, привело к отрицанию подавляющего большинства литературных достижений того времени. Русскую же и советскую литературу она, видимо, не читала вовсе.