– Скажите, лейтенант, как же произошло, что двадцатилетний ветеран, герой, благодаря которому в прошлом году перед правосудием предстал ужасный серийный убийца, так и не смог понять, что подозреваемый работает в том же участке, практически бок о бок с вами?

– Офицер Фуллер знает работу полиции. Поскольку ему известны наши методы, он знает, как избежать разоблачения.

– Вас волновало то, что ему удавалось избежать ареста?

– Разумеется. Моя работа – ловить убийц. А он бродил по городу и убивал людей.

– Затрагивало ли это ваши личные чувства? Не стало ли это для вас личной проблемой?

– Я всегда отделяю личную жизнь от профессиональной деятельности.

– Даже несмотря на то, что Барри – ваш сотрудник? Вы не испытывали к нему неприязни как к человеку?

– Нет. Моя неприязнь основывается только на профессионализме.

Еще один смешок.

– Лейтенант, ранее вы сказали, что во время посещения тюрьмы мистер Фуллер угрожал вам.

– Да.

– Вы уверены, что во время разговора с ним вели себя спокойно и профессионально?

– Да.

– И не шли на поводу личных чувств?

– Нет, не шла.

– Скажите, лейтенант, это ваш голос?

Гарсиа вытащил диктофон из кармана и нажал кнопку воспроизведения. Женский голос, доносившийся из динамика, был высокий, злой.

– «Хватит притворяться, Барри. Я знаю, что ты лжешь. Ты помнишь каждую деталь. Готова поспорить, по ночам ты с удовольствием вспоминаешь об этом в своей одиночке. Меня от тебя тошнит. Я надеюсь, твою задницу поджарят на электрическом стуле, и плевать на твою опухоль, проклятый ублюдок».

Ноэл и Либби одновременно закричали: «Возражаю», – но мой записанный голос перекрывал их крик, бормотание присяжных и удары молотка судьи Тейлора.

– Возражения, ваша честь. Нет оснований использовать эту ленту. На предварительном слушании эта запись не была представлена как улика.

– Ваша честь, сторона обвинения знала об этой записи, хотя она не была представлена нам в качестве улики.

Либби сделала гримасу:

– Не относится к делу, ваша честь!

Гарсиа улыбнулся:

– Это к вопросу о надежности свидетеля, судья. Лейтенант Дэниелс всегда утверждала, что разделяет личные чувства и профессиональную деятельность. Эта лента позволяет узнать ее истинное мнение.

– Закон о неприкосновенности личной жизни, ваша честь. Лейтенант Дэниелс не знала, что запись будет использована в суде.

– Но она знала о ее существовании, ваша честь. На самом деле именно она и сделала эту запись.

Судья Тейлор повернулся ко мне:

– Это правда, лейтенант?

– Да.

– Тогда я разрешаю использование записи в качестве улики.

Гарсиа поднял диктофон вверх.

– Запись «А» для идентификации. Лейтенант Дэниелс, это действительно запись вашего разговора с подсудимым во время свидания в окружной тюрьме двадцатого октября сего года?

Мне хотелось провалиться сквозь землю.

– Да. Но здесь только часть разговора.

– Я с удовольствием прокручу всю запись. Занесите в протокол, что запись «А» идентифицирована и используется в качестве улики. Продолжим.

После недолгой перемотки в зале опять раздался мой голос.

В полной записи я выглядела еще хуже. Слезные отрицания Фуллера и мой нарастающий гнев полностью разуверили всех в моей компетентности.

Запись заканчивалась вопросом Фуллера о том, записываю ли я разговор.

– Что произошло после того, как вы остановили запись, лейтенант?

– Именно тогда Фуллер заявил, что помнит абсолютно все и убьет меня, когда выйдет на свободу.

– Я ожидал, что вы скажете именно это. Именно по причине вашей личной ненависти к моему клиенту, жертве изменения личности под влиянием опухоли мозга. Я уверен, когда он будет давать показания, мы услышим совершенно иную версию того, что произошло после того как вы выключили диктофон. У меня больше нет вопросов.

– Перекрестный допрос? – спросил судья Тейлор.

Либби встала:

– Лейтенант Дэниелс, почему вы проявили такую враждебность по отношению к подсудимому?

– Это стандартная полицейская техника. Я пыталась разозлить его, чтобы он заговорил.

– И он заговорил после того, как был выключен диктофон?

– Да. Иначе зачем бы ему было просить остановить запись?

Либби повернулась к присяжным.

– Действительно. Зачем ему было просить остановить запись? Только чтобы сказать что-то, что не должно быть записано. Больше вопросов нет.

– Благодарю вас, лейтенант.

– Спасибо, Либби.

Но когда я уходила со свидетельской скамьи, я заметила неприязнь на лицах многих присяжных. Я уже не была героем.

Сев на место, я впервые за весь день взглянула на Фуллера.

Он пристально смотрел на меня, наши глаза встретились. Его лицо было образцом выражения грусти. Он драматично вздохнул, чтобы еще больше разжалобить присяжных.

Суд прервался на обед. Мне удалось добраться до уборной, сохранив видимость спокойствия. Умывшись холодной водой, я подошла к Либби и встала рядом. В уборной было много людей, поэтому я говорила тихо.

– Как они достали пленку? У тебя же была только одна копия.

– Она в сейфе, в моем офисе. Это точно не моя кассета.

Она осуждающе посмотрела на меня.

Я, слишком выдохлась, чтобы злиться.

– Подожди. Меня и так там распяли. Я больше чем кто-либо хочу упечь Фуллера за решетку.

– Я точно знаю, что никто не коснулся этой пленки после того, как ты отдала ее мне.

Я задумалась.

– Значит, мы были не единственными, кто записывал разговор. Что, если на Фуллере был микрофон?

У Либби полезли глаза на лоб.

– Если существует и другая запись, значит там есть признание Фуллера в том, что он лжет.

– Да. Но кто делал запись? Его адвокаты? Служащие тюрьмы? И даже если мы узнаем, кто это был, вряд ли сможем достать полную запись.

– Я знаю одного парня, который занимается звукозаписью. Я отнесу ему копию записи Гарсии, сравню ее со своей. Думаю, он сможет сказать, записаны ли они разными устройствами. Это позволит мне заставить вынудить Гарсию признаться, где он достал эту запись.

Какая-то женщина подошла к раковине, и Либби замолчала. Мы вышли из уборной.

– А что с прошлым Фуллера? – спросила Либби. – Нашли что-нибудь?