Когда я увидел Саргасс на баркасе, мне показалось, что я снова стал мальчиком, трясущимся в тисках изумления. Возможно, это было действие песни морской богини, хотя я так не думаю. Если здесь и была какая-то магия, то магия, рожденная телом Саргасс, так нежно и так гладко изогнутым, ее лицом и больше всего ее взглядом. Она была женщиной, но еще не знала, что она женщина. Она оставила детство позади, но забрала с собой все самое привлекательное в детях. Я смотрел на нее как мальчик, которым был двадцать лет назад, и я отдал бы все на витке, чтобы заполучить ее любовь. И был уверен, что никогда не получу ее.

После этого я видел морскую богиню Исчезнувших людей. Возможно, она была Сциллой в другой форме, поскольку Шелк однажды признался мне, что Киприда — одна из форм Внешнего, чьи многочисленные формы говорили с Шелком в тот незабываемый полдень на площадке для игры в мяч так, как говорит толпа: в то время как одна шептала ему в правое ухо, другая — в левое.

Тут мне невольно вспоминается Квадрифонс, бог Оливин, бог с четырьмя лицами. Возможно ли, что он не является формой Внешнего? Если посмотреть на Оливин и на ту жизнь, которую она вела как призрак во Дворце кальде, я так не думаю. И если Квадрифонс (чей знак перекрестков вполне мог стать знаком сложения Паса) был в конечном счете не кем иным, как Внешним — что теперь кажется мне несомненным, — не могла ли и Мать быть Сциллой?

Возможно.

Но я в это не очень верю. Как говорится, в одном городе один сапожник, а в другом городе — другой; но это не один и тот же сапожник, хотя они владеют сходными орудиями труда, выполняют сходную работу и даже могут быть похожи внешне.

Вот то, что я думаю, а не то, что я знаю:

Имея море, которого не было у нас, в Старом Вайроне, Соседи имели также богиню моря. Возможно, она была и их богиней воды, как дома Сцилла; я не могу сказать.

Возможно, все боги и богини очень велики, и, конечно, Ехидна была такой, когда я увидел ее в нашем Священном Окне. Наши боги, боги Старого Вайрона, обитали в Главном компьютере. Я видел Главный компьютер вместе с Крапивой и многими другими, и даже то, что я видел, было очень большим местом, хотя мне сказали, что большая часть его находится под землей. Может быть, наши боги не приходят к нам, за исключением просветления и одержания, только потому, что они слишком велики для этого; даже те божки, которых они посылают людям сейчас, по большей части огромны. Человек может любить насекомых. Некоторые люди так и делают. Человек, который любит их, может делать им подарки, давая крошку, пропитанную медом, или что-то в этом роде. Но хотя этот человек может гулять, он не может гулять со своими домашними насекомыми. Он слишком большой для этого.

Так же, я полагаю, обстоит дело и с Матерью. Она обитает в море, и Саргасс говорила о том, что время от времени прячется в ее теле, как можно было бы говорить о том, чтобы укрыться в Великом мантейоне, дворце или каком-нибудь другом большом здании. Возможно, верующие в Мать бросали свои жертвы в волны вместо того, чтобы сжигать их. (Я не знаю этого и могу только гадать.) Что кажется несомненным, так это то, что в нее верили Исчезнувшие люди, который я тогда не называл Соседями; и что они ушли, хотя и не полностью.

Она ждет.

Чего — не знаю. Возможно, что ее верующие вернутся. Или что мы станем ее новыми верующими, что вполне возможно.

Или, возможно, просто смерти. Я думаю, она придала себе облик женщины Исчезнувших людей, чтобы они полюбили ее. Теперь здесь мы, и она создала для меня женщину моей расы — женщину, рядом с которой Синель показалась бы ребенком, — которая могла петь и говорить со мной. Так что под поверхностью моря ждала старая богиня, не принадлежавшая ни к нашей человеческой расе, ни к расе Исчезнувших людей, с которой мне предстояло познакомиться.

У меня когда-то была игрушка, маленький деревянный человечек в синем пальто, который двигался на веревочках. Когда я играл с ним, я заставлял его ходить и кланяться, и говорил за него. Я тренировался до тех пор, пока не стал считать себя очень искусным. Однажды я увидел, как моя мать держит две палочки с его веревками, и мой маленький деревянный человечек приветствует мою младшую сестру гораздо искуснее, чем я мог бы заставить его сделать это, и смеется, запрокинув голову, а затем скорбит, закрыв лицо руками. Я никогда не говорил об этом маме, но я был зол и пристыжен.



 

Прошло много времени с тех пор, как я писал в последний раз. Не знаю, сколько. Я отправился в Скани, как просили его послы, и провел там большую часть лета. Сейчас я вернулся в этот прекрасный, просторный дом, который построили для меня мои люди и который они расширили, пока меня не было. Они сказали мне, что западное крыло было разорвано на куски бурей, но они восстановили его и сделали больше и крепче, так что я хожу там среди комнат, которые кажутся знакомыми, и чувствую, что сам стал меньше.

Бури все сильнее. По небу плывет огромная Зеленая. Говорят, что она — как глаз дьявола; но правда для меня в том, что она так велика, что я, глядя вверх, вспоминаю о других днях и иногда воображаю, что я чувствую запах гнили и вижу деревья, которые едят деревья, которые едят деревья. Слушая дикую песню ветра, я всегда вспоминаю другие времена, то, как мы строили наш дом и нашу фабрику, Крапива.

Ты была мечтой моего детства. Ты разделила мою жизнь, а я — твою, и вместе мы породили новые жизни. Кто может сказать, чем все это кончится? Только Внешний. Он мудр, Крапива. Очень мудр. И поскольку он мудр, он справедлив.

Сейчас в моем окне я слышу песню ветра. Я открыл ставни. Пламя моей лампы мерцает и дымится. Через открытое окно я вижу Зеленую, которая исчезнет через час, как только уйдет за оконную раму. Я хочу крикнуть тебе, что грядут приливы, но, без сомнения, они уже наступили. Может быть, бревенчатые стены нашего дома поворачиваются и прыгают в волнах, когда я это пишу. Время — это море, которое больше нашего моря. Ты знала это задолго до того, как я ушел. Я научился этому здесь. Его приливы разрушают все стены, и то, что разрушили приливы времени, никогда не восстанавливается.

Ни в большей степени.

Ни в меньшей.

Никогда, каким оно было.



 

Я вижу, что перед отъездом в Скани, этот славный, развращенный город, я писал о том, как мы с Саргасс спали в каюте баркаса, а Бэбби спал у наших ног или, по крайней мере, иногда притворялся спящим, чтобы побыть в нашей компании; и я сказал, что мы спали недолго.

И мы не спали долго. Я помню, как лежал так, а потом повернулся на спину, чтобы оба моих уха могли слышать. Я тоже писал о песне ветра, но не уверен, что когда-нибудь действительно слышал ее до той ночи, хотя и думал, что слышал. Чтобы услышать песню ветра по-настоящему, как я слышал ее в ту ночь, ты должна услышать ее так же, как и я, лежа на спине в качающейся, нырявшей лодке на очень широком море, с женщиной моложе тебя, спящей рядом с тобой.