– Тогда другое дело, – просияла Бренда.

Иногда от ее добросердечия у Огли сводило живот.

– А ты как думаешь, Оскар?

Нет, ему от этого легче не стало. Он хотел бы занять место Хепберна, хотя бы для того, чтобы в очередной раз унизить своего бывшего подчиненного. Взяв Бренду под руку, он с несколько неуместной настойчивостью заявил:

– Прошу прощения, леди Миллисент, но моей жене действительно надо отдохнуть.

– Конечно. Я позабочусь, чтобы ей принесли поднос. – Сделав быстрый реверанс, леди Миллисент умчалась выполнять поручение.

– Ты был груб. – Бренда потянула его за пальцы, от которых оставались синяки на руках.

Он повел жену в спальню, помог забраться на кровать. И, поцеловав ее в лоб, обратился к горничной:

– Позаботься, чтобы она отдохнула.

Выйдя из комнаты, он плотно прикрыл за собой дверь, Вальдемар следил за разгрузкой багажа.

– Оставь сундуки под дверью, парень. Ах, девочка моя, – он ущипнул горничную за шеку, – как приятно смотреть на такую красотку!

Лакей усмехнулся, а горничная захихикала. Всем нравился Вальдемар, симпатичный парень со светлыми, как морской песок, волосами. Его добродушные и сметливые голубые глаза, опушенные светлыми ресницами, блестели из-под светлых бровей. Нос его был усыпан веснушками. Посмотришь на него – сама честность и простодушие. Выдавали его лишь длинные и проворные пальцы карманника и скользящая кошачья походка.

Вальдемара вытащили из грязной тюряги и поставили перед выбором: умереть за Англию или умереть на виселице. Он выбрал путешествие на полуостров, но, разумеется, едва добравшись до места назначения, попытался бежать. Он не спешил исполнять долг перед отчизной, которая обращалась с ним, как злая мачеха. Потому что был дерзким и наглым. И что бы ни делал с ним Огли: ни плеть, ни карцер, ни даже каленое железо – ничто не могло его исправить.

И тогда появился Хепберн: отчаянный, несдержанный, благородный Хепберн, и Вальдемар предпочел пойти с ним хоть в ад.

По крайней мере Огли пытался превратить в ад каждый день, каждую минуту существования Хепберна, и в этом он преуспел, чем очень гордился.

Огли прочистил горло.

И горничная тут же прекратила хихикать. Лакей бочком скользнул за дверь. Вальдемар встал по стойке «смирно». Улыбка исчезла с его лица.

– Ну и как тебе, – глумливо поинтересовался Огли, – встреча с твоим боевым командиром?

– Нормально, сэр. – Вальдемар промаршировал к письменному столу и положил в корзину несколько экземпляров книги Огли, чтобы отнести их в гостиную.

– Время, проведенное на Пиренеях, никак на нем не сказалось. – Огли потер позолоту на раме одной из картин, висевших на стене, размышляя, не заказать ли ему парочку портретов для украшения собственной спальни.

– Похоже, нет, сэр. – Вальдемар выложил на стол ремень и саблю Огли, а также знаки боевых отличий и эполеты.

– Если не считать шрама у него на лбу. Он плохо заживает. Ты заметил? – Огли налил себе виски, сделав вид, что воспоминание привело его в смущение, – Но какой же я глупый! Его шрам точно такой же, как шрамы на твоих руках, те самые, что ты заработал, вытаскивая его из огня. Как это произошло?

Вальдемар не шелохнулся. Даже глазом не моргнул.

– Не помню, сэр.

Медленно и со вкусом Огли провернул лезвие в ране.

– Тебе стоит прочесть об этом в моей книге. – Вальдемар промолчал. Лицо у него было бесстрастным, а глаза пустыми, словно у фарфоровой куклы. Огли захихикал:

– Наконец-то ты стал таким, каким командир желает видеть своего помощника.

– Так точно, сэр, – по-военному четко ответил Вальдемар.

Огли не кривил душой. Он действительно наконец-то увидел признаки того, что ему удалось сломать Вальдемара, которого Хепберн считал стойким и несгибаемым как сталь. Глаза Вальдемара зияли пустотой, и его простецкая физиономия утратила былую выразительность. С ним стало почти скучно, но Огли никогда не оставит его в покое. Никогда. Вальдемар будет при нем всю жизнь. Огли добыл себе приз, который не смог добыть Хепберн. Огли дорожил этим призом уже потому, что мог дразнить им Хепберна сколько душе угодно. Сколько бы тот ни задирал свой орлиный нос, до Огли ему все равно не дотянуться.

– Представляю, как тебе не хватает Хепберна и всех тел великих приключений, в которых вы вместе участвовали, – продолжал дразнить его Огли.

Вальдемар выдержал паузу. Горькую многозначительную паузу.

– Я не помню никаких приключений, сэр. Я верю, что это вы участвовали во всех этих приключениях.

Огли прошел к окну с бокалом бренди.

– Да. И не смей об этом забывать. Это я прорвался в арсенал французов и украл их амуницию. Это я вытащил Хепберна из французской тюрьмы, куда он попал после дурацкой попытки шпионить за ними. Это я… – Огли внезапно осекся.

Женщина с изящными формами прошла по лужайке под окнами. Черные блестящие волосы ее были убраны назад, и в волосах ее был гребень, на котором крепилась мантилья, ниспадавшая на лицо. Он не мог разглядеть ее черты под черной вуалью, но ее походка, ее манера держаться, руки, сложенные в молитвенном жесте, томные движения, словно ничто на земле не могло заставить ее ускорить шаг, – все это напомнило ему Кармен. Когда-то он влюбился в нее именно из-за ее походки. И еще: на той женщине внизу, на лужайке, было красное платье того самого оттенка, который нравился Кармен.

Огли закрыл и снова открыл глаза. Как могла здесь появиться Кармен? Огли оставил ее, даже не оглянувшись на прощание. Дома его ждала жена. Не может быть, чтобы Кармен приехала за ним сюда, в эту Богом забытую шотландскую деревню.

Должно быть, ему померещилось. Встреча с Хепберном навеяла неприятные воспоминания.

И тогда женщина повернула голову и уставилась в его окно.

– Господи! – Огли подпрыгнул от неожиданности, расплескав бренди. Чистая накрахмаленная сорочка теперь испорчена.

Это была она. Кармен.

– Сэр, что-то не так? – спросил Вальдемар. Огли отскочил от окна.

– Да! Ты мне это объяснишь! – Он нервно ткнул пальцем в сторону окна.

Боязливо покосившись на Огли, Вальдемар подошел к окну и выглянул.

– Ну? – нетерпеливо бросил Огли.

Вальдемар съежился, словно боялся, что Огли его ударит.

– Я… я ничего не вижу, сэр.

Огли отшвырнул Вальдемара от окна и выглянул. Кармен исчезла, словно растворилась в воздухе.

Гонит волну лишь тот, кто гребет в лодке.

Старики Фрея-Крагс