— Я внизу на Кузьминишну чуть не налетела, прятаться пришлось… потом Гришка… я — сюда… наверх… а дверь открыта…

— Почему это тебе нужно было прятаться от Кузьминишны?

— Да я ничего плохого не сделала, клянусь вам, Иван Андреич! — воскликнула Тараторка, оставаясь при этом в шкафу. — Я только вышла из замка без спросу… и сразу же вернулась, через Северные ворота, а тут — она во дворе…

— Ну и сказала бы, что вышла прогуляться. Этого, кажется, тебе никто не запрещал. Да вылезешь ли ты наконец из шкафа? Жить, что ль, тебе тут полюбилось?

Тараторка вышла и притворила за собой дверцу. Вид у нее был несчастный. Тут только Маликульмульк вспомнил, что отсутствие девочки Кузьминишна заметила часа два назад, а то и больше.

— Иван Андреич, вы никому не сказывайте, что я у вас была.

— Да уж не скажу.

— Вы вот что… вы скажите, Иван Андреич, миленький, что меня в окошко видели — как я на бастионе гуляла!

— Это уж будет вранье!

— Не вранье! Маленькая такая завирушечка… Вы же из канцелярии меня видеть могли, правда, могли!

— Нет, на бастион и на речку только окна Сергея Федоровича глядят.

— Иван Андреич!..

— Ты где была?

— Да нигде не была, тут рядом гуляла! Что это, уж нельзя и на площадь выйти? Так и сидеть дома в хорошую погоду? Вот Варвара Васильевна с Сашей, Васей и Володенькой гулять поехали! Мусью Дюран — с ними. Екатерина Николаевна с Прасковьей Петровной и Натальей Борисовной тут же сели чай пить, меня не позвали! У них там свои секреты! В девичьей сидят, шьют, песни поют — скучно! Павлуше геометрию учить велено, а он в людской, в карты с Гришкой и Еремкой играет! А мне что же? Опять с птичками?!. Романсы им петь?!.

Маликульмульк поневоле развеселился. Это была готовая сценка для комедии: жена, прихваченная на проказах, оправдывается и тараторит, уводя разгневанного мужа в сторону от подлинной цели его расспросов.

— А на площади, если ты не забыла, у Северных ворот будки стоят, в них — караульные солдаты. Если ты через эти ворота шла, они тебя видели и запомнили. Ладно, Бог с тобой, Тараторка, можешь прекращать вранье. Потом об этом потолкуем. А сейчас мне спешить надо.

Взяв скрипку, Маликульмульк направился к двери.

— Иван Андреич! А я как же?

— Шкаф в полном твоем распоряжении.

— Иван Андреич!

Тараторка забежала вперед и заступила ему дорогу.

Маликульмульк был очень недоволен всей этой историей. Менее всего ему хотелось получить нагоняй от княгини за шалости Тараторки. Но это были не просто шалости… Девочка обращалась с ним, взрослым человеком, как кошка, пробующая остренькие коготки… она пробовала свою власть над ним!..

Не просила о помощи, как набедокурившее дитя, нет — приказывала выручить ее из беды.

— Мало мне Терентия… — пробормотал Маликульмульк.

Это было смешно и неприятно — девочка, осознав себя взрослой девицей, обращалась с ним не просто как с мужчиной, а как с кавалером, обязанным выполнять ее прихоти.

А он совершенно не хотел быть мужчиной в том понимании слова, которое принято среди женщин. Что-то в нем с самого начала было не так — он оказался способен всего лишь на одно сильное увлечение, память о котором то старался упрятать подальше, то оживлял искусственными средствами. Видимо, каждый человек получает при рождении от Бога некоторый запас любви, а потом поступает с ним так, как сочтет нужным. Женщины вон ловко устроились — даже те, что любят поэзию, становятся женами, рожают детей и могут возделывать в душе любовь к детям до самой невероятной величины. А как быть мужчине, чья душа витает в эмпиреях? Та ли любовь полностью израсходована на философию и поэзию, коей надлежало быть отданной семейству — сперва молодой жене, потом деткам? Бог весть… Или же с самого начала была получена душой в приданое любовь какого-то иного качества?

— Ну, Иван Андреич же!..

— Вот что — ты снимай салопчик и спрячь тут у меня, я его тебе потом принесу. А сама спускайся за мной следом. Пока я буду с дамами в малой гостиной — ты проскользни в девичью, как будто все время там, в уголке сидела.

Другого выхода кроме как выручать Тараторку у него не было. Если вскроется ее долгое отсутствие, Варвара Васильевна такой допрос учинит — стекла из окон от ее мощного голоса повылетают. Тараторка, скорей всего, признается, что тайно бегала на Родниковую — любопытно ей было, видите ли, что-то узнать про госпожу Дивову. А с чего такое любопытство? А с того, что в княжеском экипаже найдено тело ее горничной. А откуда такие сведения?! А от господина Крылова, это он бедную Маврушу опознал и знает нечто тайное о путешествиях Терентия с княжеской каретой…

Вообразив себе эту беседу, в которой Тараторка выдаст его с головой, причем, возможно, под угрозой оплеухи, Маликульмульк ужаснулся.

А Тараторка, обрадовавшись своей маленькой победе, проворно скинула с плеч салопчик, сняла шляпку, все это ловко упрятала в шкаф и осталась в простеньком сером платьице из шерстяного гризета с едва заметным узором. Под салопом на Тараторке была еще неизменная шаль, с которой модницы только что в постель не ложились. Тараторка ловко обмотала ее вокруг правой руки, накинула край на левое плечо, вздернула подбородок — и Маликульмульк обомлел. Казалось, что буквально за сутки она рассталась с детством и сделалась девицей на выданье.

— Идем скорее, — сказал он и, пропустив девочку мимо себя, стал запирать дверь.

Тут обнаружилась, что Тараторка еще и надушилась, явно взяв флакончик без спросу у кого-то из дам-приживалок.

Он усмехнулся — надо же, как скоро свершается преображение! Впрочем, пора, пора…

А знал ли он сам преображение? Как вышло, что он из мальчишки-писца вдруг махом стал драматургом? Или впопыхах не заметил порога, через который не перешагнул, а перескочил, как сейчас перескакивает Тараторка? Пороги нужно все же осознавать и учиться переступать через них сознательно. Вон все ровесники к тридцати годам перестали быть бесшабашными молодцами, перестали блистать талантами, а перешли в иное звание — людей чиновных и семейных. Ему же тридцать три. В чиновные люди за шиворот тянет князь Голицын. А семья, может, заведется у братца Левушки, который благополучно вернулся из итальянского похода и встал на зимние квартиры под Серпуховом.

Этого порога не перепрыгнуть, не перешагнуть и даже не переползти. Отчего — одному Богу ведомо.

* * *

Рижская крепость делилась на две половины: более и менее аристократические. Границей меж ними служила Известковая улица, рассекавшая город примерно пополам. Начиналась она от ворот между двумя бастионами, Песочным и Блинным, и вела к другим воротам, выходившим на набережную. По рижским понятиям, ее даже можно было назвать прямой.

Севернее Известковой жили в основном богатые купцы, чиновники, чуть ли не все ратсманы и бургомистры, дворяне. Южнее Известковой — люди попроще, вплоть до обитателей богаделен. Госпожа де Витте поселилась на самой границе — но на аристократической стороне улицы, в трех шагах от Немецкого театра.