— Мне бы и самой не хотелось никуда уезжать. Воспоминания…

О ее муже? Судя по всему, нет. Эти слова относились к далеким мгновениям сладостной близости в старые недобрые дни.

— Что ж, — сказал Габриэль, — знаешь, как Пипс[81]заканчивал записи в своем дневнике?

— Как?

— А теперь в постель.

На следующий день Габриэль отправился в «Эмпедокл» и снова говорил с Лорой и Реем Синклером о финансировании «Приюта грешников». Когда Синклер назвал цифры, он постарался изобразить пресыщенность. На счет нового фонда будет переведено сто миллионов долларов. Уже от одного обещанного жалованья у Габриэля перехватило дух, но теперь это было самое настоящее изобилие. И снова его заставили обстоятельно побеседовать с Хизер.

— Просто ума не приложу зачем, — сказала та.

Ее лицо обрамляли пепельно-каштановые волосы, глаза напоминали испанские оливки, а губы, казалось, имели чересчур много складок и углублений, как у Давида работы Микеланджело, но это только подчеркивало ее красоту.

— Как следует относиться к отцу Трепанье? — спросил у нее Габриэль. — Как к сопернику?

Зельда рассказывала о неутомимом священнике, которого она поддерживала. Трепанье жил буквально по соседству, однако действовал в рамках своего проекта «Фатима сейчас!» в основном через электронные средства массовой информации: по кабельному телевидению, вещавшему круглосуточно, и коротковолновые радиостанции, работавшие на весь мир.

— Если мистер Ханнан что-то и ставит в вину отцу Трепанье, так это тон, каким тот критикует церковь.

Хизер пояснила. Опять Фатима. Трепанье поставил себе целью добиться, чтобы церковь выполнила пожелание Богородицы и посвятила Россию Непорочному Сердцу Девы Марии.

— Россию?

В 1917 году, когда произошли явления в Фатиме, упоминание России, а не Советского Союза в качестве величайшей угрозы миру казалось странным, хотя трое португальских подростков вряд ли задумывались об этом. Вряд ли они вообще имели понятие, что такое Россия и где она находится. Разумеется, впоследствии, когда двое детей умерли, а третья постриглась в монахини и составила письменный отчет о давно минувших событиях, на ее повествовании отразилось образование, полученное с тех пор. Сохранились также рассказы о последующих явлениях Богородицы, одной только Лусии, однако они не входили в документ, составленный для Папы и содержащий то, что сестра Лусия называла «тайнами», и, в частности, то, что стало известно как «третья тайна Фатимы».

— Мистер Ханнан всегда прислушивался к голосам тех, кто считает, будто в двухтысячном году третья тайна была обнародована не полностью, — сказала Хизер.

— Как он думает, что осталось скрыто?

— Не знаю.

Она отвела взгляд, затем снова посмотрела на Габриэля.

— Разве неудивительно, сколь захватывающее действие оказывают на людей загадки? — Хизер ненадолго смолкла. — Есть те, кто считает, что в двухтысячном церковь умолчала о недовольстве Богородицы решениями Второго Ватиканского собора.

— Ханнан относится к их числу?

— В определенной степени. У него на этот счет имеется своя теория.

— И какая же?

— Он считает, что Богородица предупредила о том, что христианский мир будет захвачен исламом.

Отец Кручек встретил гостя радушно, но насмешливо.

— Если у вас есть друзья, которым негде остановиться, я могу принять и их.

Джон Берк не стал сразу говорить, что его лучший друг убит. Пастор церкви Святого Кирилла на своем веку похоронил достаточно друзей, родственников и прихожан, и смерть вряд ли удивила бы его. Разумеется, потом Джон рассказал ему о том, что произошло с Бренданом.

— Я отслужу по нему заупокойную.

— Благодарю вас, отец.

Кручек был монсеньором, но больше не использовал титул и даже не носил на сутане положенные красные канты. Его седые волосы были коротко острижены. В свои семьдесят пять он уже мог удалиться на покой, однако оставался простым пастором. Когда-то у него служили два помощника — «когда их еще так называли», — однако из-за сокращения среди священнослужителей он уже давно вынужден был обходиться сам. В просторном доме, где хватало места трем священникам и одному гостю, теперь жили лишь сам Кручек и миссис Крапчински, домохозяйка и кухарка, которую пастор ласково представил как «миссис Крап».

— Мы ровесники, — добавил он. — Она здесь уже целую вечность. Моя Крап похуже любой супруги.

Именно голос миссис Крапчински отвечал по телефону, называя часы воскресных богослужений и время исповеди и добавляя, что при необходимости после сигнала можно оставить сообщение.

— Были какие-нибудь сообщения? — спрашивал пастор.

Этот вопрос он задал и сейчас, проходя в обеденный зал, полный ароматов национальной кухни.

— Святой отец, вы бы узнали об этом первым.

Они сели за стол. Кручек прочитал молитву на латыни, никак не отреагировав на то, что Джон подхватил его слова. Измученная артритом правая рука пастора изобразила крестное знамение над пустыми тарелками, после чего торжественно развернула салфетку. Миссис Крапчински, которая до того стояла у стола, потупив голову, скрылась за вращающейся дверью на кухне и тотчас же появилась с кастрюлей дымящегося супа. Она наполнила глубокую посуду — сначала пастору, затем Джону — восхитительным, как оказалось, рыбным супом с овощами, настолько густым, что в нем стояла ложка.

Пастор отслужил в пять вечера послеобеденную мессу, неохотно отдав дань времени перемен.

— Я никогда не провожу совместную службу, — сказал Кручек, когда Джон спросил разрешения присоединиться к нему.

И причастие в церкви Святого Кирилла давалось одним хлебом. И вовсе не потому, что общая чаша словно испытывала терпение Всевышнего, способствуя распространению заразных заболеваний. Отец Кручек был знаком с аргументами времен Реформации и считал предательством предлагать верующим помимо хлеба еще и освященное вино. В церкви Святого Кирилла специальных священников для причастия не было. Пастор пришел в восторг — впрочем, наверное, это слишком громко сказано, — узнав, что Джон не принадлежит к пламенным либералам. Когда гость упомянул о работе в Риме, он поднял брови — и только.

— В Риме, — сказал Кручек. — До сих пор учитесь?

— Я работаю в управлении папских академий у епископа Санчеса Соррондо.

— Миссис Крап, ты слышала? Он работает в Ватикане.

По словам Кручека, миссис Крап была глуха, как пень, однако мимо ушей, похоже, ничего не пропускала.