Самолет сделал круг над Светловском и устремился к границе.

– Игорь, – крикнула, пытаясь перекрыть шум мотора, Таня. – А где камень?

– Наверно, из него уже варят целлюлозу.

Самолет поднялся повыше. Солнце, уже опустившееся было за горизонт, когда они были на земле, теперь снова стало видимым и озарило желто-красные леса внизу.

– Пересекаем границу! – крикнула Таня.

Дима зааплодировал. Оба парня зашли в кабину и увидели внизу, под ними, пересекавшую лес змею колючей проволоки, от которой они стремительно удалялись.

– Браво, пилотша! – закричал Дима.

– У меня, господа, есть для вас две новости, – сказала Таня. – Хорошая и плохая. С какой начинать?

– С плохой, – сказал Дима.

– Горючего у нас мало.

– А хорошая?

– В самолете есть три парашюта.

Друзья захохотали, как полоумные.

«Сессна» удалялась на запад.

Прошло три месяца.

БП похоронили на Ваганьковском кладбище. Чудесный полированный гроб с позолоченными ручками стоил одиннадцать тысяч долларов. Голова БП была прикрыта шелковым платком. На траурной церемонии присутствовала вся бандитская Москва, поэтому с раннего утра кладбище было оцеплено ОМОНом, а затесавшиеся в толпу провожающих оперативники без устали снимали гостей скрытыми видеокамерами. «Московский комсомолец» опубликовал некролог. Было множество венков, в том числе от Госдумы и мэрии. Надгробную речь произносил известный певец Иосиф Тромбон.

Синеглазова похоронили днем раньше. Прощание было попроще. На Котляковское кладбище съехались лишь немногочисленные «товарищи по работе». Столичный бомонд отсутствовал. Гроб был подешевле, зато хоронили Синеглазова, в отличие от БП, с открытым лицом, которому гример придал безмятежное и благостное выражение.

Прочие бандиты, принимавшие участие в неудавшемся задержании наших друзей, – Марк, Синица, Гера и другие – поселились в следственном изоляторе знаменитых питерских Крестов. В отношении их ведется следствие. Им светит в среднем по семь лет на каждого.

На свободе остался только Золик, струсивший тогда в поле под Светловском и выпрыгнувший из бандитского джипа. Он в тот же день благополучно добрался до Выборга, позже до Москвы и залег в своей квартире. Его никто не потревожил – ни милиция, ни бывшие друзья. О смерти БП и Синеглазова он узнал из газет. Спустя пару месяцев, когда кончились деньги, он стал потихоньку выползать и искать работу. Теперь он служит в охранной фирме «Барс» и собирается вести честный – насколько это возможно, работая в охране, – образ жизни.

* * *

Витя Хлопов, частник из Горовца, в тот же день, когда за ним и нашими друзьями гнались Синеглазов с молодчиками, сел на поезд, что шел через всю страну к Тихому океану. Пять дней спустя он был уже во Владивостоке.

Там он сразу отправился в порт и после недолгих поисков устроился матросом на рыболовецкий траулер. Уже через день судно вышло в Японское море.

Новая работа, соленая и потная, Хлопову неожиданно понравилась. Его совсем не укачивало, ему понравились соленые морские шутки, а также то, что рядом – настоящие друзья. Он, никогда не видевший океана, влюбился в его густую синь, в необыкновенные восходы и закаты над безбрежным простором. Каждое утро и каждый вечер, засыпая в тесном кубрике, он благодарит бога, что тот избавил его от змеюки-жены и от необходимости тянуть унылую лямку таксиста в скучном сухопутном Горовце.

В настоящий момент траулер Вити вот уже месяц стоит на ремонте в Гонконге. Трижды в неделю Витя посещает местных проституток – они здесь не слишком дороги. Ему чрезвычайно нравится все то, что они вытворяют. После каждого сеанса с ними он дополнительно благодарит господа за то, что супруга его, толстая и фригидная, осталась в Горовце, который отсюда кажется ему чрезвычайно маленьким – меньше точки на карте.

Единственное, по чему он скучает, – это по голубке-»пятерке», брошенной на привокзальной площади в Преображенске.

Впрочем, к концу рыболовецкого сезона Витя надеется накопить пусть на подержанную, но шикарную иномарку, хоть даже и японскую.

* * *

Гаишники Спирин и Чурсов, гнавшиеся за машиной Вити Хлопова и влетевшие в дерево, пострадали в аварии не настолько серьезно, как это могло показаться человеку, видевшему дорожный инцидент со стороны. Благодаря тому, что оба были пристегнуты, они отделались ссадинами на лбу, сотрясениями мозгов (обоих) и двумя (на двоих) сломанными руками. Уже через три дня их выписали из горовецкой больницы. Довольно скоро им пришлось приступить к несению службы.

Они по-прежнему дежурят на том же самом посту и весьма довольны своей сытной, хотя временами и опасной, работой. Спирин продолжает штудировать английский и мучить иностранными звуками капитана Чурсова.

* * *

Василия Михайловича Пенкина, летчика первого класса из Архангельского авиаотряда, который пилотировал злополучный рейс АГ 2315, отправили на пенсию. Он был рад чрезвычайно, что прокуратура и начальство ограничились дисциплинарными взысканиями, уголовное дело на него заводить не стали и спустили все происшедшее, учитывая его огромный опыт работы и блестящие характеристики, на тормозах.

Первый месяц он очень скучал по небу, по полетам, по своим товарищам. К нему частенько в свободные от работы дни заходил его бывший экипаж, второй пилот Андрей Русев и бортинженер Гена Шоринов. Выпивали бутылочку, закусывали ставридой и колбасой, неумело порубленной вдовцом Василием Михайловичем.

В один из таких вечеров, аккурат 7 ноября, когда друзья собрались в честь праздничка и хватили уже по паре рюмашек, раздался звонок в дверь.

«Кого принесла нелегкая», – подумал Василий Михайлович и поплелся открывать. На пороге стояла женщина с мальчишкой. Мальчишка уставился в пол и чуть не плакал. Лицо женщины, державшей в руках тортик и бутылку шампанского, все шло красными пятнами. В полутьме лестничной площадки Василий Михайлович не сразу их признал. «Мы пришли извиниться, – быстро проговорила молодая дама. – Ну, что ж ты молчишь?» – дернула она мальчишку. «Прости-и-ите нас, пожалуйста», – протянул мальчик и разрыдался.

И тут только Василий Михайлович сообразил, что это тот самый пацан, которого он по стариковской глупости своей усадил за штурвал и который чуть не погубил злополучный рейс 2315 и доконал летную его карьеру. О пацане он, вообще-то, частенько вспоминал, а еще чаще почему-то – о его мамашке.

– Да что это вы! – закричал добродушный после принятого Василий Михайлович. – А ну-ка заходите, заходите!

Смущенно упирающихся гостей Василий Михайлович затолкал в прихожую, раздел, проводил на кухню и познакомил с приятелями.

Гостья быстро взяла организацию пирушки в свои руки и несколькими кулинарными штрихами значительно облагородила холостяцкий стол. Василий Михайлович любовался ее спорыми движениями.