Приоритет должен был быть отдан не физическому уничтожению буржуазии, а финансово-экономическому ее истреблению. Для этого предлагалась конфискация векселей, акций, строгий контроль за выдачей из банков наличных денег, учет ценностей, хранящихся на квартирах, и другие меры борьбы с контрреволюцией. Несмотря на некоторую критичность выступлений, это были скорее попытки направить террор в нужное русло. Не столько критика, как разъяснение, каким образом проводить террор. Подобная критичность центральных властей не ставила своей целью ограничение масштабов террора и была на данном этапе скорее декларативной в этом отношении. Критика была направлена в первую очередь против самосудного нерегламентированного террора, отчасти его социальной направленности. Эти обстоятельства обусловили появление и направленность критических материалов, исходивших от руководства ВЧК.

В большинстве регионов «…борьба с контрреволюцией сплошь и рядом выливались в массовые репрессии рядовых граждан буржуазного класса и офицерства, совершенно не затрагивая экономической основы господства врага. Не уничтожение главарей и руководителей контрреволюционных организаций, но политическое удушение буржуазии проводилось как система, — в отдельных случаях устанавливалась на деле попытка устранения, тактика — лучше десять невинных казнить, чем одного виновного помиловать», — писал впоследствии чекист Я.Х. Петерс[565].

Если в первую неделю после 30 августа 1918 г. ряд территорий в Советской России не был подвергнут массовым репрессиям, то после выхода постановления ВЦИК они распространились на все губернии, уезды и волости Советской республики. Следует отметить, что расширение пространственных рамок красного террора второй декаде сентября, тем не менее, не означало их количественного увеличения. В три последующие недели красного террора после 5 сентября 1918 г. высшей мере наказания было подвергнуто примерно столько же, сколько после 30 августа 1918 г., т. е. около двух тысяч человек. Относительно меньшие размеры террора компенсировались его устрашающей упорядоченностью и планомерностью проведения.

Существенная часть расстрелов по-прежнему приходилась на крупные города. В обеих столицах террор лишь незначительно уменьшился. В Москве в этот период было расстреляно около 100 человек, в Петрограде 300. При этом, несмотря на критику из центра, руководству Петрограда, особенно Г.Е. Зиновьеву, по-прежнему были свойственны максималистские взгляды на проведение красного террора[566]. Позиция Г.Е. Зиновьева оставалась неизменно непримиримой на протяжении всей осени 1918 г[567].

В то время как в целом по России репрессии имели некоторую тенденцию к количественному снижению показателей красного террора, в Петрограде продолжали мыслить старыми категориями 30 августа 1918 г. Здесь по-прежнему стремились проводить широкомасштабные карательные акции к буржуазии, не делая различия между активными противниками советской власти и пассивным большинством непролетарских слоев населения. Отдельные выступления против подобной практики красного террора Г.Д. Закса, Б.П. Позерна не могли повлиять на положение дел в Петрограде[568].

Еще раз со всей очевидностью это проявилось на заседании Петросовета 24 сентября 1918 г. при обсуждении плана подготовки празднования годовщины Октябрьской революции. Приехавшим из Москвы Д.Б. Рязановым было внесено предложение об организации специальной комиссии при Петросовете по рассмотрению дел арестованных органами ЧК подобно тому, как это сделано в Москве. Также в своем выступлении он предложил изменить меру наказания к арестованным ЧК представителям пролетариата и беднейшего крестьянства. Несомненно, на взглядах Д.Б. Рязанова сказался его собственный опыт борьбы за жизни заключенных рабочих-меньшевиков в период красного террора в Москве. В первой половине сентября 1918 г. Рязанов ряд ночей дежурил в помещении тюрьмы ВЧК, где содержались арестованные по делам рабочих конференций, чтобы не допустить увоза их на расстрел[569]. В начале сентября он привозил в тюрьму к своему другу меньшевику Абрамовичу его жену, чтобы они могли попрощаться перед расстрелом, который лишь позднее был отменен чекистами[570].

В советской столице к середине сентября 1918 г., усилиями умеренного крыла партии большевиков, удалось произвести частичный пересмотр дел арестованных и начать подготовку амнистии, прежде всего в отношении представителей рабоче-крестьянских слоев населения. Известия, полученные Д.Б. Рязановым в Петрограде от его жены А.Л. Рязановой (секретарь петроградского союза профсоюзов), показывали совершенно иную ситуацию в городе на Неве[571].

Несмотря на то что речь Д.Б. Рязанова закончилась под аплодисменты собравшейся аудитории, Г.Е. Зиновьеву быстро удалось изменить настроение членов Петросовета. Выступление Г.Е. Зиновьева апеллировало к опыту прошедших революций, классиков марксизма и в целом к внутренней политике Советской республики. «Революция есть кровь, огонь, есть железо, и хорошо, что настала эта эпоха. Да здравствует красный террор!» — закончил под бурные аплодисменты Г.Е. Зиновьев свою речь. Попытки Д.Б. Рязанова вновь изменить настроение аудитории были сорваны протестующими критиками. Не получив ни одного голоса в поддержку, предложение Д.Б. Рязанова не прошло[572]. Отчет Петросовета о собрании, помещенный в вечернем выпуске «Красной газеты», проходил под красноречивым подзаголовком «Сердобольное» выступление Рязанова и отповедь тов. Зиновьева[573].

В дальнейшем вопрос о возобновлении массового террора еще не раз будет подниматься на собраниях Петросовета. Уже в условиях приближающейся годовщины Октябрьской революции после выступления 14 октября 1918 г. матросов — левых эсеров Г.Е. Зиновьев вновь потребует возвращения к практике сентябрьских расстрелов. Он заявлял: «То, что было у нас два месяца назад, покажется детской игрушкой по сравнению с тем, что мы сделаем с буржуазией». Это выступление было поддержано долгими аплодисментами собравшейся аудитории[574]. При этом чекистское руководство, в том числе Н.К. Антипов, оценивали левоэсеровское выступление в Петрограде 14 октября как преждевременное и не представляющее угрозы для Советской России. Таким образом, заявление Г.Е. Зиновьева не имело под собой достаточных обоснований для возобновления прежнего масштаба террора[575].