Мальгину хотелось спросить, видит ли Живчик все это, но каждый раз что-то останавливало его, и безмолвное шествие в окружении загадочных световых аномалий продолжалось. А потом одна из теней превратилась в замершую, бездвижно стоящую фигуру человека, облаченного в защитный костюм. Мерцание мешало рассмотреть детали, но ее реальность была несомненной. Иван с криком «Смотри!» быстро обернулся к Живчику и обнаружил наконец, что давно остался один… Один на один со ждущим в дальнем конце туннеля сталкером.

Сердце, пережившее, кажется, все страхи безжалостного мира, предательски сжалось. Дыхание сбилось и обернулось стоном, полным горечи и боли. Как же так, в самую тяжелую минуту…

Выбора не оставалось — дорога ждала его. Ждал и погрузившийся в безмолвие сталкер… Бездвижная фигура, лишенная намека на жизнь.

Когда Иван на деревенеющих, неверных ногах преодолел разделяющие их двадцать метров, ничего не произошло. Человеческая фигура, вблизи оказавшаяся каменным изваянием с надетым на голову настоящим противогазом, пошевелиться и не могла. Рука сама потянулась, чтобы стянуть резиновую маску, но тут же отдернулась — воспоминания о зале Дядюшки Айка были еще свежи. Представив, как по ту сторону окуляров бешено вращаются вылезающие из орбит безумные глаза, Иван торопливо отбежал прочь от истукана и несся вперед до тех пор, пока одинокое изваяние не скрылось за поворотом.

Но передышка выдалась недолгой: уже следующий переход таил в себе новую опасность — прямо посреди туннеля, припав на одно колено, стояла женщина. Ее лица, спрятанного под дыхательной маской, тоже не было видно, а половую принадлежность выдала лишь одежда, да по-девичьи хрупкое телосложение. Она смотрела прямо на Ивана, и от этого холодного, «стеклянного» взгляда ужас пробирал до самых костей. Узкий коридор не позволял обойти женщину стороной, поэтому обливающемуся потом Мальгину приходилось буквально вжиматься в стену, чтобы не коснуться страшного изваяния. Одно неловкое движение, и юноша неосторожно задел руку статуи, после чего та немедленно обрушилась вниз с каменным грохотом.

Иван истошно закричал — на миг ему показалось, что голова женщины встрепенулось от длительной спячки и медленно, с недоумением повернулась в его сторону. Крик сорвался на визг. Сходящий с ума дозорный со всей мочи рванул прочь от невозможного наваждения, при этом окончательно повалив изваяние наземь.

Бегущий Ваня не видел, как оно превратилась в крошку и пыль, зато прекрасно слышал, как за спиной, неотступно преследуя его, раздавались гулкие глухие удары и неприятный скрежет металла о бетон. Когда сдерживать вырывающееся из груди сердце стало невозможно, юноша бросил короткий взгляд через плечо и обомлел: за ним катилась голова женщины, затянутая в противогаз, и при каждом обороте билась торчащим фильтром о пол. Ноги юноши подкосились, и он бессильно распластался по земле. Что-то — к своему ужасу Иван прекрасно знал, что — ткнулось ему в бок.

Сознание мутилось, а тело не слушалось. Хотелось умереть прямо здесь. Ничего не видеть и не слышать, не чувствовать и не думать. Лишь бы не быть, не ощущать укоризненного молчания каменных истуканов… Они приближались… со всех сторон… они искали, они охотились, им нужна была жертва. Живая. Он.

Следующие три статуи он расстрелял издалека — истратил кучу патронов, но проложил себе безопасный путь. Хрупкие создания разлетались под пулями каменной крошкой и исчезали в непроглядной, медленно оседающей пыли. На четвертой статуе пистолет лишь издал металлический «клац» и замолчал. Обойма была безнадежно пуста.

Превозмогая себя и не отрывая напряженного взгляда от невзрачной, невысокой фигуры, Иван вновь пробирался «по стеночке». Вблизи тщедушная фигура оказалась стариком в ободранной, превратившейся в хлам одежде — длинном дырявом балахоне, оканчивавшемся внушительным капюшоном, полностью скрывающим лицо. Непонятно было, есть ли хоть что-нибудь за кромешной темнотой. Дозорный не знал, почему решил, что перед ним именно старик, — возможно потому, что тот держал в руках кривой толстый посох, больше подобающий пожилым людям.

В лучах аварийного освещения казалось, что длинный, свободный плащ постоянно находится в движении, колеблется на несуществующем ветру. А бесформенный провал капюшона — неотрывно следит за Иваном, незаметно поворачиваясь ему вслед.

Окончательно нервы измученного Мальгина сдали, когда дорогу перегородили сразу пять или шесть истуканов, наряженных в одежду простых караванщиков, причем подземных. Гражданская одежда и никакой защиты, лишь неизменные противогазы на лицах. Они смотрели и ждали…

Иван сел на холодный пол и заплакал без слез. Опустошенные глаза больше не рождали соленую влагу, и от этого было только тяжелей. Его грудь содрогалась, а все тело била жестокая дрожь. Сил не оставалось совсем. Ни надежды, ни желания бороться, ни-че-го. Пустота, которая победила.

Но он все же встал и, не чувствуя рук и ног, да и вообще самого себя, прошел, продрался сквозь плотно сомкнутые ряды страшных созданий. Они хватали его, цеплялись мертвыми пальцами и рассыпались в прах. А Иван шел — это был его последний бросок, за которым либо смерть и забытье, либо…

Мерцание участилось, и освещение уподобилось стробоскопу. Вспышки режущего красного цвета становились все ярче и сменяли друг друга со все нарастающей скоростью. Рябь во вновь зрячих глазах стала невыносимой, и Ваня прикрыл их. Однако темноты не было: стены вокруг исчезли, и юноша оказался посреди освещенной мягким и ласкающим солнцем лужайки. Он сидел в деревянной беседке, столько раз виденной на старой, утерявшей цвет фотографии, а напротив него… дед, улыбающийся и спокойный. Только Иван все равно почувствовал его тревогу.

— Я буду с тобой в этот час, — сказал дед. Немного печально, но чувствовалась в голосе и упрямая решительность, и уверенность готового ко всему человека. Отвага обреченного.

— Почему я вижу тебя?

— Потому что хочешь видеть.

Лужайка исчезла. Пространство вновь сузилось до узкого коридора, солнце превратилось в пульсирующий кроваво-красный светильник. Вот только на душе все равно стало легче. — Злое, гнетущее, невыносимое одиночество отступило, а с ним, пусть ненадолго, ушел и страх. Иван не пытался обмануть себя — передышка будет короткой, но в ушах звучало: «Я буду с тобой», значит, еще ничего не кончилось и поход продолжается. Они больше не унизят Ивана Мальгина, не дождутся его слез, не увидят выброшенного белого флага.

— Ну! Давай своих истуканов! — крикнул дозорный, обращаясь неизвестно к кому. — Всех давай сюда, кто еще остался!

Туннели безмолвствовали, то ли игнорируя наглеца, то ли молча насмехаясь над его бравадой и готовя новые испытания для юного воина.

Постепенно боковые стены расширялись, коридоры становились просторнее, а сводчатые потолки — выше. Надоедливый «стробоскоп» сменился уютным желтым свечением, производимым привычными на вид метровыми фонарями, распространенными и на Ботанической станции.

Исчезла и тишина — за спиной послышались чьи-то осторожные шаги. Мальгин, холодея, обернулся. Прямо на него шел вооруженный автоматом человек в камуфляжной форме. На голове его был ярко-синий берет десантника, но бледное, морщинистое лицо оставалось открытым! Походка военного выдавала напряженную сосредоточенность: он двигался очень медленно, ежесекундно замирая и оглядываясь по сторонам. И при этом на обомлевшего Ивана сталкер упорно не обращал внимания, глядя сквозь него. Когда людей разделяло не более двух метров, странный человек вновь остановился и с недоуменным выражением уставился на портативный дозиметр. Наконец десантник оторвал взгляд от прибора и в сердцах выругался. По его губам дозорный без труда распознал смысл короткого, но на редкость нецензурного выражения. Однако ни единого звука Иван так и не услышал! Сталкер вообще двигался абсолютно бесшумно, за исключением резкого шороха шагов.