— На тачку я еще не заработал, моя донна, — сказал я.

— Я хочу — я плачу, — небрежно бросила она. — Или у тебя комплексы? — она насмешливо сощурилась и вильнув бедром, легонько подтолкнула меня вперед.

— Какие комплексы, — вздохнул я. — Милого Друга из меня все равно не вышло, так что, как повелеть соизволишь…, - и мы вошли в подворотню.

На улице Рыжая отпустила мой локоть, сунула мне свою сумочку, подошла к краю тротуара и уверенно махнула рукой. Рядом с ней затормозила бежевая Волга, водитель перегнулся через пассажирское сиденье, приоткрыл окошко и спросил:

— Куда?

— Проспект Мира, — небрежно бросила она, не наклоняясь к нему.

— Ладно, — он с интересом окинул ее всю, задержал взгляд на загорелых коленях и… увидел меня с хозяйственной сумкой; интерес в его глазах сменился скукой. — Не по дороге, крюк здоровый… Сколько дашь?

Рыжая раскрыла свою дамскую сумочку, почти не глядя, словно наугад, вытащила две зеленых бумажки (по десять баксов, различил я наметанным, как у всех теперь, на «зелень» глазом) и небрежно махнула ими у него перед носом. Он уважительно крякнул и кивнул:

— Садитесь.

Волга резко рванулась с места и быстро набрала скорость — похоже, движок у нее был форсированный. Мы с Рыжей сидели сзади, она положила голову мне на плечо и потерлась макушкой о мою щеку. Я шепнул ей на ухо:

— Многовато вытащила. Одной бы хватило.

Она фыркнула и равнодушно передернула плечами, не убирая голову с моего плеча. Что ж, ладно… У богатых свои причуды. И у рыжих — тоже. Волга плавно неслась к «Соколу», не доезжая до положенного для разворота места, резко свернула налево (в совсем не положенном месте), пересекла пустую встречную полосу и выскочила на Балтийскую.

— Так быстрее будет, — буркнул шофер, встретив в зеркале мой недоуменный взгляд.

Я пожал плечами, сдвинув ее голову. Рыжая недовольно фыркнула, выпрямилась и глянула в окошко — с моей, правой стороны.

— Сейчас покажу тебе… — пробормотала она, вглядываясь в проносящиеся мимо ларьки.

— Чего?

— Сейчас… Дальше.

Слева мелькнул кинотеатр «Баку», потом справа — художественный салончик, потом Волга резко тормознула у светофора и застыла.

— Сейчас я покажу, — сказал я. — Видишь, за этой девятиэтжкой другой дом торцом к нам стоит?

— Ну?

— Там мои родители живут… А когда-то и я жил. Лет тридцать назад… И двадцать — тоже, — она с каким-то странным изумлением уставилась на меня. — Ну, что ты? Обычные дома, ничего такого…

— Да, — кивнула она и усмехнулась. — Я как раз хотела показать… Вот в этой девятиэтажке жила я. С мамой и с дочкой. Правда, не так давно, как ты… Всего лет десять назад, но… Как совпало, а? Может судьба, — она на секунду задумалась, а потом: — Слушай, так ты наверно помнишь, как мой дом… ну, этот, — она ткнула рукой по направлению девятиэтажки, — строился. Да?

— Да, — кивнул я.

— А раньше, что на этом месте было?

Я промолчал.

— Ну, скажи? Что тут было? Я слышала, где-то тут инвалидный рынок был…

— Нет, это — в той стороне, дальше — махнул я рукой вправо.

— А тут что? Тебе жалко сказать?

— Да, нет… — я проглотил какой-то неприятный комок, вставший в горле. — Ничего не было… Помню стройпощадку… Балки какие-то валялись, железяки…

— А до стройплощадки? Еще раньше?

— Да, ничего. Просто… Пустырь. Грязный пустырь.

— А-а… — она обернулась и проводила взглядом убегавшую назад девятиэтажку. — Хороший район.

— Дворянское гнездо, — подал спереди голос водитель.

— Хлам, — пробормотал я.

— Чего? — он обернулся.

— Ну, раньше так говорили, — нехотя объяснил я. — Художники, литераторы, артисты, музыканты — по первым буквам: ХЛАМ.

— Ну, ты шутник, — рассмеялся он.

— А еще их называли — гримеры, — продолжал я.

Рыжая почуяла что-то не то в моем голосе, почуяла какой-то напряг, и не понимая его причину, вопросительно глянула на меня. Но я не обратил на нее внимания — я уловил нотку злорадства в смехе водителя, и нотка эта мне не понравилась.

— Гримеры? — удивился он. — Почему?

— А они морду советской власти гримировали, — любезно пояснил я; он опять расхохотался и нотка злорадства на этот раз прозвучала так отчетливо, что ее уловила и Рыжая — я почувствовал, что уловила. — Не любит их народ…

— Народ не обманешь, — смеясь, сказал он.

— Да, и за что их любить, — охотно согласился я, сделал паузу и добавил, — Хотя, и народ-то — в общем, не за что…

Его смех заглох. Наши глаза встретились в зеркале и мы уставились прямо друг на друга. Рыжая легонько сжала мне руку. Он хмыкнул. И отвел глаза. Первый…

* * *

Я прикрыл глаза. Рессоры у Волги были отличные, и меня стало плавно укачивать — «Мартель» не водка, пьется легко, а потом… За каким хреном я еду к ней, подумал я. И Кот не любит один ночью оставаться… Вдруг передо мной из ниоткуда возникли его желтовато зеленые глаза, зрачки сузились, превратившись в крохотные вертикальные щелочки, из них вырвались черные лучики и уткнулись мне в переносицу. Тут же лоб налился какой-то чугунной тяжестью, и все стало расплываться… Я раскрыл глаза, испугавшись подступающей дурноты, и уперся взглядом в загривок шофера, но кошачьи глаза еще секунды две продолжали маячить передо мной, а потом незаметно растворились. Да-а, «Мартель» — не водка…

* * *

— Смотри, — я толкнул ее плечом.

— М-мм? Куда смотреть?

Волга пролетела почти всю Нижнюю Масловку — впереди маячил и быстро приближался подъем Сущевского Вала.

— Налево. Сейчас… Чуть дальше… Вот!

— Что — вот?

— Вот то место, где я от красной армии ушел.

Она вздрогнула и положила ладонь мне на ногу — как раз на то место, повыше колена, пониже ляжки…

— Ты… Вы ехали с Сущевского?

— Но… Тут же дальше — трамваи…

Теперь вздрогнул я, вспомнил свой странный полет на «трамвай» и сквозь него.

— Линия — дальше…

— Но… Ты же был пьян, да? Ну, так, в смысле, не тверезый?

Я пожал плечами.

— И если бы вон оттуда выскочил трамвай…

— Трамваи ночью не ходят, — перебил ее я.

— Но если бы…

— Опять? — я почувствовал раздражение. — Если б я вез патроны…

— Ну ладно, — она погладила мою ляжку. — Не заводись… Просто жутковато как-то стало.