А однажды Кешка приспособил на боках верблюда два фанерных щита, написав на одном из них: «Любовь – не роскошь, а средство ширпотреба», а на другом: «Не курите вблизи хлебных массивов», и разъезжал по центральным абаканским проспектам…

– Сейчас бы попались мне эти Попы! – воскликнул Кешка. – Гады и обыватели! Ну и что ж, что нам тогда квартиры дали. Ну, дали! А они, гады, со мной сюда ехать отказались! И черт с ними! И с верблюдом!..

Небо в пролете палаточной двери оставалось синим. Букварь смотрел на синий вечерний кусок неба и думал, что ему везет. Он встречает людей необыкновенных, живет с ними и работает с ними. Он делает открытия каждый день. Он открыл комиссара Зименко, взрывника Дьяконова, умеющего слушать мир, тракториста Эдика Зайцева, которому наплевать на Канзыбу. «Я всему умиляюсь, – подумал Букварь. – Восторженный я. Хорошо это или плохо?»

Кешка все еще рассказывал о верблюде, а Букварь думал, что скоро придет его очередь, но ему не о чем будет рассказать. Ничего в его жизни интересного не происходило. Если только о Суздале…

И Букварь стал вспоминать о своем городе.

25

Суздаль – до обидного маленький. Его весь можно прошагать за двадцать минут. В крайнем случае, за полчаса.

Суздаль тихий, как старый дворик на окраине большого города. Тихий и заросший травой.

Он красив всегда. Но красота его мягкая, не яркая, не бьющая в глаза. Ее скрадывают серые тона, серые, унылые облака, туманы и дожди. Суздаль вспыхивает золотом куполов, когда смотрит на него солнце, он позванивает серебром, если неторопливо движется по небу полная луна.

Букварь рос не в самом Суздале, а в нескольких километрах от него, за пшеничными увалами. Если бы он рос в Суздале, он бы привык к нему. Суздаль стал бы для него само собой разумеющимся, как выцветшее пальто отца. И он не мог бы мечтать о нем и открыть его для себя.

Из их деревни Суздаль казался сказкой. Мальчишкой Букварь внушил себе, что в Суздале живут пушкинские герои – царь Салтан, и царь Додон, и царица-Лебедь, а иногда, наверное, наезжал в Суздаль и сам Руслан.

Букварь любил смотреть на Суздаль с зеленого холма, устроившись под березами. Он сидел под березами и фантазировал и выдумывал события, происходившие в сказочном городе с золотыми куполами.

Букварь оттягивал свою встречу с Суздалем. Он не хотел разрушать сказку. Ему хотелось так и жить, так и взрослым стать, веря в сказочный город. Но однажды он все-таки поехал в Суздаль. По дороге он доказывал себе, что расстраиваться не надо, что, конечно, Суздаль обыкновенный, просто очень старый.

И все же Букварь расстроился. Он приготовил себя ко всему, но не смог поверить сразу в то, что люди в Суздале носят современные костюмы, что они говорят о маргарине и событиях в Португалии и ездят на велосипедах, что храмы, такие красивые издали, стоят облупившиеся, старенькие, готовые развалиться. Но больше всего Букваря расстроили зонтики.

Самые обыкновенные зонтики, черные, на проволочном каркасе. Букварь подумал, что зонтики эти шьют, наверное, из крыльев летучей мыши. Разве могли богатыри в кованых доспехах, былые суздальчане, таскать над головой трусливую черную прорезиненную материю на деревянной палке с пластмассовой ручкой?

Еще Букваря расстроила тишина и то, что в Суздале ничего не происходило.

Через год Букварь влюбился в Чапаева, показанного кинопередвижкой, и мог уже смотреть из-под берез на Суздаль спокойно. Суздаль казался теперь ему вовсе и не городом, и не реликвией, а просто цветником. Золотые, белые и розовые цветы стояли по пояс в зелени, выросшей на жирной и сытной земле ополья.

И по суздальским улочкам Букварь ходил теперь спокойно, не возмущался зонтиками и велосипедами. Улочки были тихие, и машины ползли по ним черепахами, без сигналов, и рядом суздальские реки – Каменка и Мжара – не спеша, потихонечку несли свои воды. И в этой тишине, в успокаивающих ритмах, Букварю совсем не верилось, что когда-то Суздаль был столицей.

А он был столицей. Густым, отрывистым и мелодичным звоном переговаривались большие и малые колокола десятков колоколен. Великие безвестные мастера ставили на речных берегах деревянные храмы. Бились суздальские рати с татарами, с волжскими болгарами и новгородцами. И было это все в те давние времена, когда великий князь ростовский и суздальский Юрий Долгорукий еще и не поставил в устье реки Неглинки, в лесах, крохотной деревушки по имени Москва. И князя Юрия самого тогда не было.

Теперь Суздаль жил воспоминаниями. Он был похож на старика пенсионера, отдыхающего в сквере под тенистыми деревьями. Молодость у старика была бурная и богатая событиями, а сейчас ему оставалось часами просиживать на облезлой лавочке, прогревать старые кости.

Но Букварь видел, что старенький Суздаль, живущий воспоминаниями, притягивает и притягивает к себе паломников. По его улицам бродили бородатые студенты-художники с этюдниками, часами сидели у древних камней с открытыми альбомами. Шлялись по зеленым тротуарам восторженные и привыкшие ко всему иностранцы с великолепными проборами и огуречными шарфами.

Букварь пытался понять, чем притягивает их Суздаль. Так и не понял, пока не стал взрослым. А когда стал, когда учился уже в десятом классе, он открыл Суздаль для себя заново, влюбился в его камни и купола.

Понял, что без Суздаля нельзя понять культуры народа русского, души русской. Он видел Суздаль городом-заповедником, музеем, каким он будет.

Он мечтал о многих профессиях. А в десятом классе захотел стать историком и археологом. После уроков, пешком или на попутной, Букварь добирался до Суздаля. Торчал у каменных стен и спящих соборов. Сидел в суздальской библиотеке и листал книги. Книги были толстые, со множеством рисунков и фотографий. Они рассказывали о древнем зодчестве земли русской, о златоверхой Софии Киевской, о храмах Новгорода и Пскова, о белокаменных и красных Кремлях.

Девчонки из его класса в киоске «Союзпечати» покупали фотографии киноактеров. Киноактеры на этих фотографиях были похожи друг на друга, как шлакоблочные четырехэтажные дома, но девчонки их отличали и про каждого могли рассказать много невероятных вещей. И для Букваря каждый храм на фотографии стал знакомым. О каждом теперь он знал все подробности.

Букварь любил сравнивать храмы с людьми из старых былин.

Сначала такое сравнение показалось ему странным. Но потом Букварь понял, что оно возможно. Он считал, что древние зодчие, работая, поглядывали на человека как на модель. Человек тогда жил один на один с природой, со всеми ее фокусами, он еще не изобрел зонтиков и холодильников. И с врагами он жил один на один, рассчитывал только на свои мускулы и прочность меча. И здания, особенно каменные, были для него тогда не только жилищами и храмами, – они были бойцами и тружениками. Такими, как он сам.

Букварь был патриотом Суздаля, но ему больше нравились храмы Новгорода, старшего суздальского брата.

Новгородские соборы и церкви были похожи на воинов. Особенно те, что поставили в одиннадцатом и двенадцатом веках. Они высились каменными Васьками Буслаевыми. Ваську Букварь узнал из былин и видел в кино, в «Александре Невском», богатырем-громадиной с плечами в самую что ни на есть косую сажень.