и так кратко, словно каждое слово дается ей с трудом. Мне кажется, я мешаю ей или отвлекаю от чего-то важного.

Озгуш посмотрел на всех и тяжело вздохнул. Круг замкнулся. Разговор с Комдой ложился на его плечи. Командир всё же попытался сбросить с себя эту ношу:

— Давайте попробуем поговорить с ней. Ещё раз. По очереди. Может быть, кому-нибудь удастся изменить её настроение.

* * *

Следующие десять дней каждый из членов отряда в меру своих способностей и в соответствии с разработанным планом пытался отвлечь Комду от мрачных мыслей. Ни одна из задумок не оказалась удачной. Женщина внимательно всех выслушивала, иногда даже отвечала на вопросы, но не становилась такой, как прежде. Все чаще она оставалась наедине с Тресс. Это беспокоило Озгуша. По лицу Мстива как всегда трудно было что-то понять, но по отдельным, словно случайно брошенным фразам командир догадался, что разведчик обеспокоен не меньше, а даже больше, чем он сам. На десятый день они достигли подножья гор. Равнины, поросшие деревьями, закончились, и им на смену постепенно приходили огромные грязно-коричневые камни. Они были разбросаны повсюду, словно какой-то великан, играя, бросал их с вершин гор во все стороны. Камни становились все крупнее. Такого же цвета горы огромными свечами поднимались ввысь впереди. Но теперь уже не так далеко, как в начале пути. Они были рядом.

Сегодня путешественники шли недолго и добрались до подножья, когда еще засветло. Восхождение было намечено на следующее утро, а сегодня все собирались отдохнуть. У котелка «дежурил» Мстив. Несмотря на то, что он был в отряде самым худым, Мстив любил поесть. Но не только. Блюда, которые ему удавалось готовить из тех же продуктов, что и остальным, были намного вкуснее, да и выглядели аппетитнее. Когда все уселись вокруг костра, он самолично положил каждому в миску точно отмеренную порцию. Все с удовольствием принялись есть, только Комда едва притронулась и отставила тарелку в сторону.

— Не хочется, — тихо проговорила она. Женщина поднялась и, не оглядываясь, отправилась к подножью горы. На лице Мстива вместо обычной невозмутимости появилось такое огорчение, что Озгуш решил действовать, причем немедленно. Все его предыдущие попытки, когда он просил, увещевал и просто взывал к ней, закончились ничем. Сейчас он не думал и не планировал свой предстоящий разговор с Комдой. Он был просто возмущен всем происходящим. Озгуш отложил в сторону тарелку и отправился следом за женщиной. Вагкх шел и думал, насколько же он измучился за эти дни. Он, человек, который привык считать себя сильнее и выносливее многих. Каково же тогда остальным? Он нашел Комду около огромного бурого камня, почти сплошь поросшего мхом. Женщина стояла и смотрела на него, но ее глаза оставались пусты, впрочем, как всегда в последнее время. Озгуш поглубже вздохнул, собираясь заговорить, и вдруг ему в голову пришла совершенно новая идея. Ход, который он еще не использовал в разговорах с ней. Мужчина кашлянул и произнес:

— Комда, не знаю, как тебе сказать… Дело вроде бы пустяшное, но волнует меня. Сам не знаю почему.

Она не повернулась, но спросила:

— Что случилось, Озгуш? Будешь опять воспитывать меня?

— И не собираюсь. Я понял, что это бесполезно. Разговор пойдет о другом. Только не знаю, с чего начать. Как-то неудобно говорить об этом…

Она повернула голову и посмотрела на него.

— Слушаю.

Командир глубоко и шумно вздохнул, словно собираясь прыгнуть в воду, зажмурил глаза и выпалил:

— У меня болит живот, — он ткнул пальцем куда-то в правый бок. — Я стеснялся тебе сказать раньше, но боль не проходит.

— Давно болит?

— Третий день.

Он увидел, что его слова взволновали женщину.

— Какие глупости. Как может быть «неудобно», если человеку больно?

— Ты больше не интересуешься нами. Я подумал, что тебе теперь все равно.

— А еще что подумал?

— Что само пройдет.

— Ну и как?

— Не проходит.

— Озгуш, как можно быть таким… несерьезным?! Раздевайся. Давай я посмотрю, что с тобой. Надеюсь, время еще не упущено…

— Как раздеваться? Совсем?

Она еле заметно усмехнулась.

— Нет. Просто сними плащ и куртку. Рубашку можешь оставить.

Озгуш аккуратно сложил вещи на «мохнатый» камень. Теперь он стоял в одной безрукавке. Комда подошла и опустила ресницы, прикрывая глаза. Женщина сосредоточилась. Озгуш много раз видел, как она лечит людей, но никогда еще этого не происходило с ним. Он, сам не зная почему, напрягся и с опаской посмотрел на Комду. Её руки уже светились золотистым сиянием, когда он полувопросительно-полуосторожно спросил:

— Может, не надо?

— Перестань волноваться и расслабься. Тебе не будет больно. И вообще, Озгуш, не могу поверить… Ты что, боишься?

Он еще раз вздохнул, заставил себя расслабиться и зачем-то зажмурил глаза. Мужчина не видел, что впервые за последнее время Комда улыбнулась, взглянув ему в лицо. Затем начала медленно двигать руками вдоль его тела. Женщина смотрела прямо. Но не на него и даже не на свои светящиеся руки, а куда-то вглубь себя. Прошло несколько минут, во время которых командир боялся пошевелиться, когда послышался её тихий удивленный голос:

— Странно. Все в порядке. Я хотела сказать, что у тебя все в порядке. Ничего не должно болеть.

Озгуш продолжал стоять с закрытыми глазами.

— Командир, вы случайно не обманываете меня? Мне кажется, что ваша болезнь мнимая. Не ожидала этого от вас… от тебя, Озгуш. Зачем ты выдумал всё это?

Темно-карие глаза открылись, мужчина в упор посмотрели на Комду.

— Только для того, чтобы привлечь твое внимание. Не ожидал, что ты окажешься настолько безразличной к своим товарищам. К тем, кто без лишних вопросов и сомнений последовал за тобой на эту планету. Ты должна объяснить нам, что происходит. Почему мы должны строить предположения, в которых до конца не уверены? Ты не просто Хранитель. Ты капитан «Синей чайки» и не можешь так обращаться с пусть небольшой, но всё же частью экипажа!

— Ты не поймешь…

— Так объясни.

Комда встряхнула руками, и свечение исчезло.

— Это так сложно.

— Если не можешь начать, давай я помогу. Поговорим о самом главном, о Рёдзэне. Ты стала такой сразу после его смерти. Тебе он нравился, но ты все-таки убила его? Я прав?

— Да.

Она ожидала, что Озгуш отвернется от нее после этих слов и продемонстрирует презрение, но он только сказал:

— Бедная моя девочка… Как тебе, наверное, сейчас тяжело…

Комда шагнула вперед и прижалась лицом к его груди. Командир обнял ее и прошептал:

— Доченька…

И женщина расплакалась. Беззащитно, по-детски. Слезы текли, не переставая, словно в ее душе открылась плотина. Она не могла остановиться. Рубашка на груди