Старуха указала на небо и прошептала, что приближается буря. Потом она заметила крест, висевший поверх рясы на груди Карцо, упала на колени и поцеловала ему руку. Слезы метиски капали ему на ладонь, он чувствовал их прикосновение к своей коже. Старуха выглядела напуганной до ужаса.

— О Diabo! О Diabo entrou na igreja!

«Дьявол вошел в церковь!» Метиска несколько раз повторила эти слова, целуя ладонь священника дрожащими губами. Карцо посмотрел туда, куда она указывала, — и волосы у него на голове встали дыбом. Лестницы и паперть собора невозможно было различить под множеством сидевших на них птиц. Казалось, что эта армия клювов и пестрых перьев охраняет вход в церковь. Бесчисленное множество колибри и попугаев проносились над улицей, кружась в потоках воздуха над самым асфальтом. Они как будто подчинялись чьему-то голосу, который приказывал им преградить путь к собору. Дунул ледяной ветер, который остудил капли пота на лбу Карцо.

Священник приготовился продолжить свой путь, но вдруг ладонь старухи с удивительной силой сжала его пальцы. Он поморщился и попытался вырваться из ее хватки, но не смог. Тогда он схватил старуху за волосы. Та подняла голову. Глаза у нее белые, кожа на лице дряблая, и от этого оно похоже на восковую маску, стоящую у огня. Из ее неподвижных губ звучит замогильный голос:

— Не входи сюда, Карцо. Я велел тебе не ввязываться в это дело. Я говорил тебе, чтобы ты не становился у меня на пути. Но ты меня не послушался.

Карцо вздрагивает: он узнал голос, который звучал в его телефоне в Сан-Франциско. Голова метиски падает на грудь. Старуха отпускает руку священника и остается стоять на коленях посередине улицы.

Экзорцист сжимает свой амулет, чтобы вызвать богов леса, и идет навстречу птицам. Их копошащаяся масса теснее смыкается вокруг него, птицы сердито кричат. Попугаи кружатся в нескольких сантиметрах от его лица. Как только он ставит ногу на первую ступеньку, птичьи крики мгновенно смолкают. Небо над собором становится черным, над площадью начинает дуть ветер, который поднимает вихри пыли.

Экзорцист смотрит на фасад собора. Яростно хлопая крыльями, чтобы сохранить равновесие, птицы заняли башни и края колодцев, уселись на крышах. Они роняют целый дождь помета на своих сородичей, оставшихся на крыльце. Когда Карцо собирается поставить ногу на вторую ступеньку лестницы, колокола собора начинают звонить, и их звук заставляет взлететь с колокольни тучу голубей.

Карцо медленно всходит по остальным ступеням. Толпа птиц расступается перед ним и снова смыкается за его спиной. Священник идет по этой движущейся тропе к двери. Большие капли помета шлепаются ему на плечи, лицо и волосы, и за время пути он много раз вытирает их рукавом своей рясы.

Мария Паркс начала видеть мертвых через несколько дней после того, как вышла из комы. Первой была старуха по фамилии Хейзл, лежавшая в палате 789, в конце коридора. Паркс остановилась перед ее дверью и взглянула на эту больную. Старая женщина была привязана к кровати ремнями, к ее рукам и исхудавшему туловищу были прикреплены какие-то трубки. Рядом стояла машина, помогавшая ей дышать. Это устройство посылало в загрязненные сорока годами курения легкие несколько сантилитров кислорода. Он обжигал легкие, и это вызывало у больной ужасные приступы кашля. Она болела эпидермоидной карциномой. Странное название для этой гадости — опухоли, которая достигла размеров мяча для гольфа и посылала метастазы во все тело женщины, порождая другие опухоли. Старая Хейзл была в терминальной стадии болезни.

Широко раскрытые глаза больной были полны боли и горя. Она рукой сделала Марии знак подойти, и та на цыпочках вошла в ее палату. В комнате пахло формалином. В дальнем конце палаты на другой постели стонала другая умирающая; трубка, вставленная в ее горло, всасывала выделения, которые засоряли ее бронхи. Мария подошла к старухе Хейзл. У той были такие хорошие добрые глаза, что молодая женщина присела на край ее кровати и позволила умирающей обхватить ладонями ее ладони. А потом старуха сдавила их так, что суставы Марии затрещали. Губы Хейзл искривились в оскале ненависти, и из трубки, вставленной в ее горло, раздался металлический голос:

— Кто ты такая, паршивая шлюха, и как это получается, что ты меня видишь? Ты не должна меня видеть! Слышишь? Ты не можешь меня видеть!

Паркс стала вырываться из рук этой сумасшедшей. Она боролась изо всех сил. Вдруг Хейзл отпустила ее руки, и Паркс убежала.

В коридоре она бросилась в объятия оказавшейся рядом медсестры и, всхлипывая, сказала, что сумасшедшая старуха из палаты 789 хотела ее убить.

— Какая сумасшедшая старуха?

— Хейзл. Так было написано над ее графиком температуры.

В наступившей тишине Мария услышала, как сердце медсестры вдруг застучало гораздо быстрей.

— Марта Хейзл из палаты 789?

— Да.

— Я позову врача, дорогая, и он пропишет вам успокоительное. А пока вы будете его ждать, отдохните: это вам нужно.

Паркс вырвалась из ее объятий.

— Какого черта! Я же вам говорю, что она пыталась меня убить!

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому, моя милая, что она умерла больше недели назад.

Мария покачала головой, вцепилась пальцами в ладонь медсестры и привела эту женщину в палату 789.

Когда Паркс туда вошла, старуха Хейзл сидела на своей кровати, поджав ноги, и была совершенно голая. Ее увядшие груди и волосы на лобке оказались рядом между тощими бедрами. В желтых от табака пальцах она держала сигарету, и при каждой затяжке из трубки в ее горле вырывалась струйка дыма. Мария в ужасе застыла на месте, указывая на нее пальцем.

— Я же вам говорила, что она здесь! Это она пыталась меня убить!

Медсестра посмотрела туда, куда указывал палец молодой женщины. Но, сколько ни глядела, видела только, что кровать, на которой лежала Марта Хейзл, теперь пуста, машина, помогавшая Хейзл дышать, убрана на больничный склад, а матрас покрывает толстый пластмассовый чехол. Медсестра положила руку на плечо Марии и сказала:

— Дорогая, перестаньте мучить себя. На этой кровати никого нет. Я вам говорю: она умерла и похоронена. Это было неделю назад.

Мария почти не слушала ее и постаралась скрыть фиолетовые синяки на своих запястьях. Потом она стала смотреть в глаза Марте Хейзл, которая глядела на нее сквозь дым своей сигареты. Из ларингофона старухи снова раздался металлический голос:

— Не утомляй себя, дорогая Мария. Эта толстая корова не может ни видеть, ни слышать меня. А ты возвращаешься из мира мертвых. Ты оставила в нем часть себя, и поэтому ты меня видишь. Но я тоже тебя вижу, паршивая шлюшка. Смутно, но вижу.

Приступ кашля заставил старуху согнуться пополам; по ее подбородку потекла струйка крови и стекла на горло.

— Черт, как обидно! Теперь у моих сигарет совершенно нет вкуса. Но кашлять я продолжаю и теперь, когда мертвая. Ты веришь в это?