Но к ним добавлялись другие персонажи, иногда поднятые почти на уровень главного покровителя: в Сантьяго — святой Михаил, у тевтонцев — святая Елизавета Венгерская, у тех же тевтонцев и у тамплиеров — святой Георгий[599]. Выбор этих покровителей был отнюдь не случайным — это были военные святые, как святой Георгий (святилище которого находилось в Лидде, на дороге из Яффы в Иерусалим), святой Михаил, а также святой Иаков, покровитель Реконкисты, ставший «матамором» — убийцей мавров, или святой Себастьян; святые, связанные с крестовыми походами или паломничеством, как святая Екатерина Александрийская, очень популярная у госпитальеров Италии, или святой Николай, часто ассоциирующийся с орденом Храма до такой степени, что некоторые изгоняли тамплиера отовсюду, где была церковь святого Николая; местные святые, как святая Барба (или Варвара) у тевтонцев, и множество святых, почитаемых в разных местах, как Сан-Бевиньяте у тамплиеров Перуджи, святая Евлалия в Каталонии и т. д.

Особенно показателен пример Елизаветы Венгерской (1207–1231). Дочь короля Андрея II Венгерского, она вышла за ландграфа Тюрингии Людвига IV. Овдовев в 1227 г., она удалилась в Марбург в Гессене и основала там госпиталь, где посвятила себя заботе о бедных и больных в качестве простой сестры. Умерла она в 1231 г., и на ее могиле происходили чудеса. Ее деверь Конрад Тюрингский построил в ее честь церковь и добился за удивительно короткий срок, в том числе благодаря поддержке Германа фон Зальца, ее канонизации в 1235 г. Конрад вступил в орден и в 1239 г. сменил Зальца на посту генерального магистра. Святая Елизавета была очень популярной в Германии, но в других местах ее культ не слишком распространился: орден, укрепляясь тогда в Пруссии и Ливонии, предпочитал культ святого Георгия, знамя которого носили в бою перед армиями. Однако объединение святого Георгия и святой Елизаветы со Святой Девой ясно показывало двойной характер функции тевтонцев — военный и странноприимный[600].

Святая Дева и Маккавеи

Тевтонцы оригинальным образом использовали покровительство и культ Святой Девы, который внедряли во всех местах, где действовал орден, и в первую очередь в Пруссии и Ливонии. Колоссальная статуя Богоматери с младенцем стоит снаружи апсиды часовни в верхнем замке Мариенбурга; другая, сходного размера, украшала фасад Фрауэнбургского собора. Живопись и скульптура XIV и XV вв. развивали сюжет коронования Девы или сюжет Богоматери милосердия (Schreinmadonna), полы покрова которой укрывают людей[601]. Ее имя давали многим городам и крепостям: Мариенбург [Мальборк], Мариенвердер [Квидзын], Фрауэнбург [Салдус] и т. д.[602] Ее знамя следовало в армии за знаменем святого Георгия, и она могла выглядеть настоящей богиней войны, по выражению Эрика Христиансена[603]: летняя Reise (военная экспедиция на вражескую территорию) начиналась в день Успения или Рождества Богородицы, а зимняя — в день Сретения Господня [Purification de la Vierge, буквально «Очищения Девы»] (2 февраля).

В те же времена (первая четверть XIV в.) хронисты ордена, Петр Дуйсбургский и Виганд Марбургский, внушали, что Пруссия — это земля Богоматери, наследие Марии, как Иерусалим и Святая земля — наследие Христа. 7 декабря 1337 г. Дитрих фон Альтенбург, магистр ордена, представился как «преданный всемогущей славе Господа и Святой Девы ради защиты Ее земли от неверных из Литвы, врагов креста Христова»[604]. Так же как прочие — это рыцари Христа, тевтонцы — рыцари Святой Девы и как верные вассалы защищают Ее землю[605].

Эта концепция относилась и к Ливонии, «личному владению Девы»; в этом тевтонцы переняли традицию Меченосцев, изложенную в «Хронике Ливонии» за 1226 г.: «Святой отец, точно так же как Вы берете на себя заботу, дабы тревожиться о Святой земле Иерусалима, каковая есть земля Сына, Вам не должно пренебрегать Ливонией, каковая есть земля Матери…»[606] Так тевтонцы оправдывали свою миссию и легитимировали священную войну против тех, кто, нападая на Пруссию или Ливонию, посягал на Святую Деву.

Тевтонцы, оправдывая свою борьбу, обращались и к Ветхому Завету: преамбула их устава упоминает Авраама и священные войны, потом Моисея, Давида и, наконец, Маккавеев[607].

Ссылки на Маккавеев в литературе, посвященной крестовым походам, встречаются постоянно. Рыцари всех военных орденов отождествляли себя с этим родом ветхозаветных воинов — отцом Маттафией и его сыновьями, в том числе с Иудой Маккавеем, военным вождем еврейского восстания против Антиоха IV Епифана. Самопожертвование Иуды Маккавея уподобляли самопожертвованию первых христианских мучеников. В сюжете о Маккавеях есть два тесно связанных аспекта — образ воина, готового на мученичество ради службы Божьему делу, и идея, что добиться победы можно, лишь целиком положившись на Бога, а не рассчитывая только на собственные силы. Небольшое число людей может победить огромные армии, если оно уповает на Бога. Так Иуда Маккавей стал прообразом крестоносца и нового рыцарства военных орденов. Сравнений такого рода в хрониках времен крестовых походов не счесть: только в «Хронике» Генриха Ливонского дано 150 ссылок[608]. Петр Дуйсбургский делает Маккавеев главной опорой идеологии миссионерской войны в Пруссии[609]. Что касается ордена Госпиталя, к которому я еще вернусь, он ни более ни менее как возводит свое начало ко временам Маккавеев!

Итак, храбрость в сочетании с верой и кротостью — таков образ Маккавеев, этих антигероических героев, с которыми сравнивали крестоносцев. Рорго Фретелл из Назарета описывает графа Родриго Гонсалеса де Лара, присоединившегося к тамплиерам в Святой земле и передавшего им замок Торон-де-Шевалье (Латрун), как «рьяного соратника Маккавеев, живущего перед Вефилем, при дворе царя Соломона»[610]. У медали была и обратная сторона: разве при расчете на божественную поддержку нельзя было бросаться в самые дерзкие предприятия, как поступил магистр Храма Жерар де Ридфор в мае 1187 г. при источнике Крессон? Гордыня, изгнанная в дверь, влетала в окно.

Благочестие и обряды

В почти безымянной массе орденских братьев выделяются отдельные образцовые биографии. «Хроника Пруссии» Петра Дуйсбургского, законченная в 1326 г., никогда не упоминает проявлений личной смелости, зато отмечает «благочестивую жизнь братьев из Христбурга» или же поучительную биографию Германа, по прозвищу Сарацин, уроженца Швабии, которого пылкость его молитв Святой Деве спасла от смерти. Добродетельный брат Бертольд пожелал проверить прочность своего обета целомудрия: ему показали юную девицу, обнаженную, и он, «сильнейший Самсон, святейший Давид, мудрейший Соломон», устоял перед искушением[611]. Такая образцовая жизнь иногда вознаграждалась святостью. Святые и блаженные госпитальеры — это не воины и часто даже… святые женского пола: святая Тоскана в Вероне, святая Флор — сестра из Больё, умершая в 1343 г. и канонизированная в 1360 г.[612]

Правду сказать, военные ордены дали весьма немного святых или блаженных, и среди тех, кто стал известен (очень мало), некоторые атрибуции могут вызвать сомнения. Из простого крестоносца, спутника Людовика Святого — Жана де Монфора сделали тамплиера, образцовое поведение которого на Кипре зимой 1248–1249 гг. возвело его в ряд блаженных[613]. В XIV в. в Санта-Мария-дель-Темпио, близ Кальтаджироне на Сицилии, почитали некоего святого Герланда, происхождения польского или немецкого, пришедшего туда в царствование Фридриха II. Возможно, он был тамплиером, но его культ присвоили госпитальеры: картина неизвестного художника XVII в. в коллегиальной церкви Святого Павла на Мальте изображает этого святого в черном плаще с мальтийским крестом[614]. Его голова в качестве реликвии и по сей день хранится в Кальтаджироне.