— Хотя мне лично будет искренне жаль. Вопрос не в деньгах, хотя и они вещь далеко не последняя, — вопрос в интересе к жизни. Личность вашего масштаба просто не должна прозябать в такой дыре, как эта ассоциация, да и, если честно, можно считать, что ее уже нет. Я имею в виду ассоциацию. Такие вопросы решаются в одночасье.

Аполлинарий Рэмович задумался, покрутил сигарету в пальцах, как если бы хотел ее размять.

— А знаете что, Андрей, давайте откровенно! Мы с вами где-то похожи: вы изучали меня, я — вас, зачем нам темнить и ходить кругами. Во всей этой истории нас особенно заинтересовал рассказ охранника Шепетухи — ну, он потом еще сломал ногу… Батона! — рассказ о том, как вы продавали по электричкам детские книжки. Я даже сначала не поверил, и моим людям пришлось изрядно побегать, чтобы найти и опросить свидетелей. Забавно, очень забавно и наводит на интересные мысли!.. — Пол вздохнул. Казалось, он не знал, как подойти к сути предложения. — Так вот, Андрей Сергеевич, вам предлагается возглавить штаб по моему избранию в Государственную думу.

— Мне? — удивился Дорохов. — Но у меня же нет в этом деле никакого опыта!

— С вами будут работать мои помощники. Ну, а отсутствие опыта в данном случае только плюс: за вами не тянется след грязных предвыборных технологий. Вы, конечно, слышали о таких: ночные звонки с просьбами проголосовать за вашего конкурента, ассоциирование его с сексуальными меньшинствами и сектантами. Это все глупости, мы, как честные люди, пойдем на выборы с открытым забралом.

— Да, но выборы только недавно прошли! — продолжал недоумевать Дорохов.

— Не совсем так! Где-то они признаны недействительными, и назначен новый тур, да и депутаты, как и прочие люди, смертны — глядишь, кто-нибудь да помрет. К таким вещам надо быть готовым…

Дорохов не понял, к чему именно призывал Пол быть готовым, — к собственной смерти или к участию в выборах, но уточнять не стал. Ксафонов тем временем продолжал:

— Но это лишь часть моего предложения. Вторая часть… — он неожиданно улыбнулся, он вообще был улыбчив. — Надо что-то делать с вашим благотворительным фондом! На те копейки, что вы собираете, можно разве что выпить за упокой души безвременно почивших в нищете, и не больше. Если вы согласитесь, я бы предложил создать нечто другое, назовем это, к примеру, Институтом интеллектуальных инициатив. Этакая, на западный манер, бесприбыльная благотворительная организация, финансовое благополучие которой обеспечивается игрой на мировых биржах. С вашим талантом не составит труда зарабатывать на колебании курсов акций крупнейших компаний. Небольшой начальный капитал — миллионов сто-сто пятьдесят, больше не надо, — я легко соберу. Вести игру будем тонко, через подставных лиц и уж, во всяком случае, не привлекая к себе внимания. Ведь всегда кто-то выигрывает, так вот этим «кто-то» станем мы. — Пол помедлил, бросил рассеянный взгляд в окно. — Вырученные деньги, в первую очередь, надо потратить на открытие сети детских домов и хоть немного поднять уровень пенсий. Старики и дети — именно по тому, как они живут, можно судить, есть ли у общества совесть. — Ксафонов неспешно закурил, озабоченно коснулся рукой лба. — А знаете, почему я иду в Думу?.. Потому что устал. Устал от грязи, от той бессмысленной суеты, что, как в унитазе, бурлит в коридорах власти и воняет на всю Россию. У них, видите ли, один раз стреляли в де Голля — и сразу же «День шакала», а у нас — сплошные стаи шакалов, стоит только столкнуться с государственными учреждениями. И если де Голль остался жив, то наши люди умирают от того, что у них не выдерживает сердце! — Пол нервно дернул шеей, нахмурился. — Надо, чтобы к управлению страной пришли новые, честные и обеспеченные люди, пекущиеся не о своих карманах, а о народе. Во всем мире политика — это продолжение жизни, а у нас зачастую смысл жизни сводится к наблюдению за перипетиями этой самой политики. — Ксафонов улыбнулся широко, открыто и сказал почти просительно, как говорят дети: — Соглашайтесь, а? Уж больно дело хорошее!

Вечером, после ресторана, где обсуждали детали проекта, Ксафонов привез Андрея домой и распрощался у подъезда. Один из телохранителей поднялся с Дороховым на этаж и подождал, пока тот не скроется за дверью. «Так надо! — сказал Пол, пожимая на прощание руку. — Когда затеваешь большое дело, нельзя забывать и о деталях, особенно, если это твоя собственная безопасность». Он рассмеялся, поощрительно похлопал Дорохова по плечу.

И все-таки я бы на его месте сделал что-нибудь с клыками, думал Андрей, стаскивая в прихожей пиджак и ослабляя петлю галстука. В голове гудело. Маша спала, по крайней мере свет в спальне был погашен. Дорохов налил себе виски, со стаканом в руке и сигаретой вышел на балкон. Падал реденький снежок, на улице было сыро и знобко. Ксафонов в ресторане говорил про какие-то деньги, пытался вспомнить Дорохов, наблюдая, как внизу сторож с собакой обходит огороженную забором территорию. Не вспомнил. Зато новая мысль посетила его раскалывающуюся от боли голову: почему вокруг так много охранников? Не свободная страна Россия, а какая-то затянутая в хаки банановая республика…

Волна дурноты подкатила, обрушилась разом, но не от выпитого, — эх, если бы от водки, как это было бы славно! Ничего, говорил себе Андрей, перебирая руками по стене в направлении дивана, — все как-нибудь образуется! Ничего, — он рухнул на подушки, сбросил на ковер модные полуботинки, — все путем! Ничего, — он закрыл глаза, губы скривила бессмысленная, горькая усмешка, — главное, скоро весна!..

Весна с приходом не торопилась. К вечеру заметно похолодало, с очистившегося от серой хмари неба, кружась, начали падать редкие снежинки. Ветер стих, и Петербург будто съежился и замер в предчувствии подступавших к городу морозов.

Миновав Цепной мост, легкие сани свернули на Фонтанку, остановились у длинного, выкрашенного светлой краской трехэтажного дома, где, после роспуска зажившегося на белом свете Третьего отделения, размещался Департамент государственной полиции. Дорохова ждали и сразу же провели в большой, пустоватый кабинет барона Велио, совсем недавно назначенного на должность директора департамента, а заодно уж товарищем министра внутренних дел и командиром отдельного корпуса жандармов. Назначения эти вызвали в обществе массу толков и пересудов, поскольку всю свою жизнь барон прослужил по ведомству почт и телеграфа и к делам полиции отношения не имел. Тем не менее, как говорили знающие люди, новый директор довольно быстро освоился со своим высоким положением и чувствовал себя в кресле первого полицейского страны весьма и весьма уверенно.

Когда дверь кабинета открылась, сидевший за столом плотный, седой мужчина отложил в сторону бумаги и, поднявшись навстречу Андрею Сергеевичу, протянул ему белую, пухлую руку. Это был полковник Медников, заместитель барона по департаменту полиции, временно расположившийся в кабинете своего начальника. Сам Велио, занятый делами министерства и корпуса жандармов, бывал на Фонтанке наездами, и кабинет с видом на набережную частенько пустовал. Медников усадил гостя в кресло, не переставая приятно улыбаться, однако не составляло труда заметить, что никакого энтузиазма по поводу прикомандирования Дорохова к департаменту полковник не испытывал. Это было и понятно: какому начальнику понравится, когда в его епархии появляется чужак, да еще напрямую ему не подчиняющийся. Поэтому Андрей Сергеевич поспешил уверить Медникова в том, что не только не обладает какими-либо контрольными полномочиями, но и сам противился этому назначению и согласился лишь из уважения к Горчакову. Упоминание имени канцлера и министра иностранных дел возымело свое магическое действие, и начавшаяся несколько прохладно беседа закончилась весьма просто и дружественно. К тому же в числе упоминавшихся по ее ходу лиц у собеседников нашлось много общих знакомых, так что даже стало непонятно, почему они раньше не встречались в петербургском обществе.