Разведчики поснимали со своей машины все необходимое и взобрались наверх, потом они погрузились в оставшуюся БМПшку, и мы двинулись к колонне. Спустя полчаса колонна двинулась дальше, уже отъезжая, мы наблюдали, как одна вертушка отделилась от остальных и, описав круг, выпустила несколько ракет в место, где находилась брошенная БМПшка, после чего она взяла курс на кишлак, догоняя своих, и скрылась из виду.

Проехав несколько километров, Туркмен снова отдал мне руль и полез в отсек отдыхать, Хасан тоже завалился на десантное сидение, и вскоре они с Туркменом мирно уснули. Урал перелез на командирское сидение и, достав из кармана письма, стал их перечитывать, а Сапог, сидя на вещевом мешке, что-то шил, то ли подменную куртку от ХБшки, то ли штаны.

Я глянул на Урала, читающего письма, — меня в очередной раз взяла жуткая тоска, как все-таки много значат для солдата письма из дома, и как тоскливо, когда эти письма не получаешь; я уставился в лобовое стекло и постарался отогнать эти тоскливые мысли, но они цепко сидели у меня в голове. Не зная, как отогнать от себя эти мысли, я взял шлемофон и надел его, эфир молчал, далее я прогулялся по волнам, — голос Америки трепался о какой-то ерунде, навроде того, что, мол, афганское правительство приняло ряд чрезвычайных мер по борьбе с мятежниками и, в общем, всякая хрень в этом роде, я снял шлемофон и бросил его на колени.

Колоннна повернула немного восточнее, и пыль сдувалась ветром в сторону, теперь хорошо было видно впереди идущий БТР и ориентироваться стало легче. Но долго это не продолжалось, примерно через час колоннна опять взяла прежний курс, и снова пыль заволокла окно.

К вечеру ветер стал утихать, и жара спала, колоннна въехала на горную дорогу, и километров пять мы ехали над обрывом, я поначалу хотел разбудить Туркмена, чтоб он сел за руль, но, немного подумав, не стал его будить, пусть спит, когда проснется — сам сядет за управление. Местами дорога была настолько узкая, что камни из-под колес улетали в пропасть. Техника двигалась по горной дороге очень медленно, на поворотах танки передвигались небольшими рывками, эти пять километров мы преодолевали больше двух часов. Но вот наконец-то колоннна вышла в долину, а горы остались где-то сбоку, командир объявил в эфир, что примерно через час колоннна будет на месте.

Колонна развернулась перпендикулярно горам и направилась в сторону Иранской границы. Проснулись Туркмен и Хасан, Туркмен сел за руль, а мы с Хасаном вылезли на броню, почти все экипажи БТРов сидели на броне. Ветер окончательно стих, и пыль больше не стояла столбом над колонной, солнце тоже начинало закатываться за горизонт, и жара совсем спала. На земле Афгана наступила благодать, вечерело, снаружи не холодно-не жарко, лишь изредка ощущалось легкое прохладное дуновение, очень красиво смотрелся закат солнца. На броню вылезли Урал с Сапогом, они уселись рядом с нами.

— Ну что, Сапог, как тебе видуха Афгана. Красиво? — спросил я Сапога, показывая на зарево заката.

— Да, нормально, — ответил Сапог.

— Э-э-х! Ну что, пацаны, может обдолбимся на фоне этой красоты?! — воскликнул Хасан, после чего достал чарс и пару сигарет.

— Забивай, Хасан, забивай, сейчас не грех курнуть, никаких тебе обломов, ни жары, ни ветра, ни стрельбы, — ответил я ему и спросил Сапога: — Сапог, а давай курни немного плану, а то ведь так и не поймешь всей этой жизни до конца.

— Ну ладно, попробовать можно, — ответил, колеблясь, Сапог.

— Курни-курни, Сапог, а то ведь не познаешь настоящего кайфа, — добавил Хасан, забивая сигареты.

— Туркмен, а ты как насчет курехи? — крикнул я в люк.

— Не, я не буду, мне и так ништяк.

— Ну, как хочешь, наше дело преложить.

Хасан прикурил одну сигарету и передал мне, я пару раз затянулся и передал косяк Сапогу.

— На, Сапог, держи, втягивай дым вместе с воздухом. Видел, как я делал?

Сапог кивнул и взял косяк, он его повертел, потом поднес к губам и начал втягивать дым.

— Сапог, ну че ты ссышь, ближе подноси «гильзу», не бойся косяк тебя не укусит, — сказал я.

Сапог затянулся и стал кашлять.

— Я же тебе говорю, с воздухом тяни, дурак.

Откашлявшись, Сапог сделал еще одну затяжку, но уже послабее, выпустив дым он произнес:

— Я слышал, что с первого раза обычно не цепляет.

— Где это ты слышал? — спросил Хасан, и затянулся дымом от второго косяка.

— На гражданке еще, — ответил Сапог.

— Это на гражданке с первого раза не цепляет, а в Афгане цепляет еще до того, как косяк забьешь, — сказал я, смеясь.

— Почему? — спросил Сапог, выпуская дым, и одна бровь его резко поднялась вверх.

Я заметил, что Сапога уже начало накрывать, но он об этом пока еще не знает.

— Да ты передавай косяк дальше, а то с брони свалишься, — сказал я Сапогу.

— Че?

— Косяк, говорю, передавай Татарину. Замкнул что ли?

— А-а. А почему? — вдруг ляпнул Сапог, отдавая косяк Уралу.

— Че почему? — я уставился на Сапога.

— Почему в Афгане сразу цепляет?

— Потому что на гражданке беспонтовая солома, а здесь чарс. Понимаешь? — ответил Хасан.

— А-а.

— А где твой автомат? — спросил я Сапога.

— В БТРе.

— Ты посмотри, — вот мой автомат, у Хасана, вон, автомат с собой, у Урала, — я посмотрел на Урала, и не увидев у него гранатомета спросил: — А где твоя труба, Татарин?

— Да ну ее нах-й.

— А если духи?

— Ну и х-й с ними.

— Татарин, ты че, давай тащи свою трубу сюда.

— А на хрена она мне?

— Будешь духов ею глушить, как булавой, ты же потомок Чингиз-хана.

— Да отвяжись ты, Юра, лучше Сапогу, вон, мозги парь.

Сапог в это время пытался втиснуться в люк, у него это получилось, правда, с трудом, после этого мы его на броне в этот вечер больше не видели. Видно тяжко было Сапогу, на измены упал, но ничего страшного, по первой такое случается со всеми.

Мы остались втроем на броне, и тут я вспомнил одну историю по гражданке.

— Пацаны, хотите, один прикол расскажу?

— Ну давай, приколи, коль не шутишь, — прошипел Хасан.

— Один мой знакомый по гражданке рассказывал, — он жил рядом с нашим детдомом и часто к нам забегал, его мать у нас в столовой поварихой была. Говорит, раз захотелось плану курнуть. Ну, думает, надо слетать, как стемнеет за анашой, пока бабки есть. А планом банковал на хате один барыга, жил он в соседнем квартале. Ну, тот цепляет червонец и к барыге на хату, цепанул пакет плану и пошел домой. Домой пришел, план затарил, а перед сном решил накуриться ништяк. Разделся, забил косяк, свет в комнате вырубил и пошел на балкон курить. Ну, рассказывает, курнул я косяк, походил по комнате, чую — не цепляет ни хрена, я второй забиваю, и его тоже курнул, подождал, никакого понту. Ну, думаю, кинул меня барыга еб-ный, сейчас я с ним разберусь, беру пакет и валю к нему на хату разборки наводить. Пришел, звоню, дверь открывается, на пороге стоит этот барыга и смотрит на меня вылупив шары. Я ему пакет сую со словами: «Ты че, мол, туфту мне толкаешь, план твой ни хрена не цепляет, ты че меня за черта считаешь, что ли, на, забирай свою солому и гони мне мои бабки». Тот подождал, пока я заткнусь, и говорит уссыкаясь: «Да ты на себя посмотри», и тычет мне пальцем в живот, я глаза опустил и оху-л, на мне были надеты всего лишь трусы и носки. Ну, ни хрена, думаю, заморочки, а я ведь почти два квартала по городу так прошагал.